Городок в штате Миссури

Последовательно ограничивая восприятие действительности рамками детского сознания, можно даже тюрьму изобразить в идиллических тонах. Погрешности против избранной точки зрения при этом не будет. Однако, если автор хорошо знает изображаемую жизнь и не ставит перед собою задачи сознательно исказить картину действительности, он неизбежно будет ощущать сопротивление вытесняемого и замалчиваемого им материала.

Интересно задаться вопросом: в какой мере Твен деформирует социальный материал в "Томе Сойере"? Возможно ли было вообще искать старосветскую заводь в подвижной, бурлящей Америке 30-40-х годов прошлого века? Волею судеб миссурийская родина Твена в годы его детства, описанные в "Томе Сойере", в определенной мере была такой заводью.

Территория Миссури, лежащая на среднем течении Миссисипи, была колонизована двумя потоками поселенцев. С юга, вверх по Миссисипи, поднимались малоимущие элементы южных штатов, вытесняемые экспансией плантаторского хозяйства. С северо-востока, из Новой Англии, шел обычный по составу приток пионеров-скваттеров. Отчасти смешавшись, отчасти обособившись, эти элементы образовали постоянное население Миссури.

В обстановке назревающих противоречий Севера и Юга конституирование Миссури, как рабовладельческого штата, подало повод к серьезным трениям. По так называемому "миссурийскому компромиссу" (1820), признавая штат Миссури рабовладельческим, конгресс одновременно утвердил территориальным пределом дальнейшего распространения рабовладения на север линию, проходившую по южной границе Миссури. Эта граница оказывалась, таким образом, единственной границей Миссури, соединявшей его с рабовладельческим Югом. На левом берегу Миссисипи лежал нерабовладельческий Иллинойс - Гек и негр Джим в "Приключениях Гекльберри Финна", спускаясь вниз по реке, держатся иллинойского берега и рассчитывают подняться по протекающему по Иллинойсу Огайо в северные штаты. Недостаточно крепкая связанность Миссури с Югом сказалась, между прочим, и в том, что штат удалось в дальнейшем удержать от присоединения к мятежной рабовладельческой конфедерации.

Поселенцы с Юга привели с собой рабов, но это было, как правило, "карликовое рабовладение", не способствовавшее насаждению жестокого плантационного режима, при котором негр-невольник выступал исключительно как товар или обезличенное орудие труда. Так, например, по свидетельству Твена, продать "домашнего" негра на низовья Миссисипи, на плантации, или разлучить детей с матерью - обыденное явление на Юге - считалось в их краях поступком чрезвычайным. Аристократизм плантаторского строя здесь не был силен, труд не презирался. Ферма Джона Куорлза, описанная в "Автобиографии" Твена и изображенная как ферма дяди Сайлеса в последних главах "Гекльберри Финна", довольно типичный образец миссурийского рабовладения.

По своему территориальному положению Миссури 40-х годов не был границей в сколько-нибудь актуальном значении слова. Местность была обжита, коренное индейское население оттеснено к юго-западу, пионеры расчищали леса и поднимали целину на севере и на западе. Однако Миссури оставался старой границей - он был последней организованной территорией в направлении к западу, к новой границе, и поток поселенцев, пересекавший Миссури, не давал забывать об этом.

Таким образом, жизнь в крошечном портовом городке-деревушке, каком-нибудь Сент-Питерсберге или Ганнибале, дремавшем на берегу великой реки, соединяла "патриархальные" черты рабовладельческого уклада и демократическую простоту уклада границы. Наиболее агрессивные черты как южного рабовладения, так и северной демократии "чистогана" (и жестокой борьбы за существование) оказывались более или менее стушеванными в этом относительно мягком социальном климате. Они присутствовали, без сомнения, но не бросались повседневно в глаза.

Были ли в этом застойном мирке элементы социальной идиллии для кого-либо старше мальчугана в возрасте Тома Сойера? Их не было.

Невежество и косность, религиозное ханжество и собственнический идиотизм, суды Линча и травля аболиционистов, неотделимые от этой американской провинциальной цивилизации первой половины XIX столетия, предвосхищали американскую буржуазную провинцию более позднего времени, столь сатирически изображенную новейшими американскими социальными романистами.

Твен не скрывал от себя, что в "Приключениях Тома Сойера" создал идиллию. Во всяком случае, во второй половине 80-х годов (письмо к неизвестному адресату от 8 сентября 1887 года) он пишет: "А ведь Том Сойер просто псалом, переложенный в прозу, чтобы придать ему более мирской вид".

В письме к Гоуэллсу от 5 июля 1875 года, то есть вслед за окончанием "Приключений Тома Сойера", он говорит, что не намерен писать продолжение книги и выводит своего героя взрослым, так как, выросши, тот "станет таким же, как все прочие людишки" и читатель будет его презирать. Здесь Твен прямо ограничивает поэтичность и чистоту своих героев миром их детства. Другой вариант, в котором герои сохраняют чистоту души, но сталкиваются с горестным сознанием, что идеальный мир их детских лет исчез, намечен Твеном в известном сумрачном наброске из "Записных книжек", относящемся к 1891 году:

"Гек возвращается домой бог знает откуда. Ему шестьдесят лет, сошел с ума. Воображает, что он еще мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки и других. Из скитаний по свету возвращается шестидесятилетний Том, находит Гека. Вспоминают старое время. Оба разбиты, отчаялись, жизнь не удалась. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают".

Эти беглые заметки находят серьезное подкрепление в отзыве Твена о книге Хау "Повесть о провинциальном городке".

В 1883 году Эдгар Хау, журналист и издатель газеты в глухом городке в штате Канзас, после того как шесть американских издательств отвергли его рукопись, набрал и напечатал ее собственноручно в своей типографии. Эту книгу, "Повесть о провинциальном городке", подлинно выстраданную, написанную бессонными ночами, Хау послал Твену и Гоуэллсу. На обоих она произвела сильное впечатление. Гоузллс похвалил книгу Хау в печати и содействовал ее успеху. Твен в феврале 1884 года написал автору частное письмо, содержащее знаменательные слова, очень важные для того реалистического прояснения взгляда Твена на американскую жизнь, которое характеризует его общую эволюцию в 1880-х годах.

"Эта иссушенная пустыня деревенской жизни, люди, ее населяющие, их поступки, внутренние переживания изображены ярко и, что того важнее, верно, - писал Твен.- Я-то знаю, я все это видел, все это пережил"^*.

^* (Письмо Твена к Хау напечатано в статье С. Е. Shorer "Mark Twain's Criticism of "The Story of a Country Town" ("American Literature", 1955, March).)

Чтобы оценить сказанное Твеном, следует кратко познакомиться с книгой Эдгара Хау, которую можно считать одним из основополагающих произведений американской молодой критико-реалистической прозы конца XIX столетия.

Книга Хау построена на автобиографическом материале; автор рассказывает о своем отрочестве и юности сперва в крохотной деревушке и затем в захолустном городке в северной части штата Миссури в 1850-1860-х годах. Хау почти на двадцать лет моложе Твена. Северный Миссури, заселенный по преимуществу поселенцами из восточных (нерабовладельческих) штатов, сильно отличался по своему социально-бытовому укладу от Ганнибала. Тем не менее Твен находит достаточно общего во впечатлениях своей юности и впечатлениях Нэда Уэстлока, автобиографического героя книги Хау, чтобы сказать: "Я все это видел, все это пережил".

Хау рисует картину мучительно тяжкой, гибельной в моральном отношении - поистине "иссушенной" - жизни американской провинции. Все, кого видит маленький Нэд Уэстлок в деревушке Фервью, где проходит его детство, "несчастны и недовольны". Мужчины грубы и угрюмы, женщины измучены повседневным трудом и заботами. Религия, составлявшая основное содержание духовной жизни этих людей, учившая их наживать деньги и глушить в себе всякое проявление естественных человеческих чувств, была, по словам автора, "добавкой к бедствиям Фервью". Забитая жизнью мать Нэда, трепещущая перед своим мужем, методистским проповедником, поверяет маленькому сыну и младшему брату Джо Эррингу, верному товарищу и покровителю Нэда, свою робкую тайную мечту, чтобы мальчики выросли "хорошими умными людьми", чтобы они любили своих жен и детей, не тиранили их так, как это принято в Фервью.

С ростом своего благосостояния Уэстлоки переезжают в городок Туин Маунд, не намного отличный по размерам от твеновского Ганнибала, западный городок, который может похвалиться школой, несколькими дощатыми лавками, тюрьмой и кирпичным зданием суда. Отец Нэда оставляет кафедру проповедника и становится владельцем газеты и земельным спекулянтом, а маленький Нэд бросает школу и идет в наборщики (как это произошло и с маленьким Сэмом Клеменсом в Ганнибале). Редко-редко мальчику удается удрать Из городка и вкусить сладость мальчишеской жизни, описанной столь заманчиво у Твена в "Приключениях Тома Сойера": побродить по лесу или убежать на реку купаться, удить рыбу. Вероятно, когда Твен поступил учеником в типографию, и для него эти радости Тома Сойера стали не столь доступны, как прежде.

Туин Маунд описан у Хау в сумрачных тонах, предвосхищающих изображение американской провинции в романах Синклера Льюиса и в новеллах Шервуда Андерсона.

Не менее половины жителей городка были бедны, говорит автор, и оставалось непонятным, как они сводили концы с концами. Время от времени кто-либо уезжал из городка в поисках счастья, и, если он становился преступником и умирал в тюрьме или на виселице, родственники рассказывали о нем, что он погиб со славой, сражался на Западе с индейцами. Суетливая жизнь обитателей Туии Маунда лишена какой-либо осмысленной и разумной цели. "Они не дружили между собой, тайно ненавидели друг друга и тихо ликовали, когда кого-нибудь из них постигала неудача". Хау пишет о "невежестве и грубости" наиболее "выдающихся" жителей городка, людей с деньгами и прочным общественным положением. Они не уважали друг друга, так как уважать было не за что. Они не имели ни по одному жизненно важному вопросу своего мнения, а получали его из вторых рук, со страниц какой-нибудь лживой газетки. Они были смешны и жалки и, казалось, должны были бы испытывать стыд оттого, что ничего не сделали в жизни, но ходили "важные и надутые".

Нэд Уэстлок и Джо Эрринг трудятся не покладая рук, и оба преуспевают материально, но смутно чувствуют, что что-то в их жизни неправильно, что-то препятствует в Туин Маунде разумной и счастливой жизни людей, отравляет ее изнутри. Отец Нэда отрекается от своей безжалостной и ханжеской религии и становится бездомным бродягой. Мать умирает от горя и разлуки. Умный и добрый Джо Эрринг собственными руками, словно в безумии, губит себя. Перед тем как покончить самоубийством в тюремной камере, он признает, что вся его жизнь была одной сплошной ошибкой. Он считает себя жертвой злой судьбы. "Наверно, каждого человека можно погубить, если правильно нацелить удар", - говорит он. Нэд Уэстлок женится на любимой девушке, он материально независим, он как будто бы достиг спокойной гавани, но его окружают тени близких людей, погибших из-за роковых ошибок, из-за внутреннего одиночества, от неумения прийти друг другу на помощь. Общий итог повести - глубокое разочарование в хваленой индивидуалистической цивилизации, построенной на принципе "каждый за себя", признание духовного и морального банкротства этой жизни.

Следует добавить, что в романе Хау выведен провинциальный философ, циник и пессимист, Литтл Биггс, афоризмы которого кое в чем предвосхищают афоризмы твеновского "Простофили Вильсона" и наиболее горькие собственные записи Твена в "Записных книжках".

Вот эти афоризмы: "Человек, у которого достаточно мозгу, чтобы понять, что представляет собой род человеческий, всегда будет несчастен и будет стыдиться самого себя", "Мы склонны переоценивать своих ближних, потому что не знаем их так же хорошо, как самих себя. Разумный человек презирает себя, так как знает, какое он ничтожное существо. Я презираю Литтл Биггса, но я также знаю, что ближние его ничуть не лучше, чем он".

Признание Твеном подлинности картины, нарисованной Хау, позволяет сделать некоторые важные выводы.

Твен не давал себе полного до конца отчета, почему он не желает писать книгу, которая началась бы в дни Сент-Питерсберга - Ганнибала и дошла бы до современности так, чтобы американские мальчики 1840-х годов стали бы зрелыми героями 70-х и 80-х.

Пытаясь разобраться в этом вопросе, он писал в 1890 году неизвестному адресату: "Когда я берусь изображать жизнь, я ограничиваю себя жизнью, которая мне знакома. Но я ограничиваю себя жизнью мальчишек на Миссисипи, потому что она имеет для меня особое очарование; не потому, что я незнаком с другими фазами жизни... Далее: в той мере, в какой личный опыт является наиболее ценным капиталом или культурой или воспитанием, потребными для романиста, меня можно считать хорошо оснащенным... [И тем не менее я не могу оторваться от жизни мальчишек и писать романы потому, что капитал сам по себе недостаточен, а других существенных данных я лишен - охоты к изображению взрослых людей и жизни последующих лет]"^*.

^* (Это письмо (по-видимому, черновик) приведено в уже упомянутой монографии Блера "Марк Твен и Гек Финн". Заключительная фраза, поставленная в квадратные скобки, зачеркнута Твеном.)

Некоторое объяснение "неохоты" Твена содержится в приведенном выше письме к Гоуэллсу о "Томе Сойере" и в заметке 1891 года о Томе и Геке, вернувшихся на старости лет в Сент-Питерсберг.

Твен не имеет душевных сил для подобной задачи.

Однако Хау, показавший трагический ход жизни в американском провинциальном городке, не слишком отличном от Ганнибала, не кажется Твену повинным ни в сгущении красок, ни в излишнем пессимизме. Он признает изображение жизни у Хау верным.