"Деревенские жители" - материалы для романа

Есть основания утверждать, что Твен серьезно ставил перед собой подобную задачу. В этой связи исключительный интерес представляет рукопись Твена "Деревенские жители 1840-1843 гг.", относящаяся, по-видимому, ко второй половине 1890-х годов. Рукопись эта не опубликована; наиболее обширные извлечения из нее напечатаны в уже не раз упоминавшейся книге Диксона Вектера "Сэм Клеменс из Ганнибала".

Основное содержание рукописи составляют краткие характеристики жителей Ганнибала, иногда расширяющиеся до миниатюрных биографий. Помимо этого, в "Деревенских жителях" имеются более общие заметки о нравах в Ганнибале и краткие социально-бытовые комментарии. То, что "Деревенские жители" являются подготовительным материалом для какой-то последующей работы, видно из конспективного характера заметок. Некоторые из характеризуемых лиц названы действительными именами, другие носят вымышленные имена, под которыми, очевидно, должны фигурировать в задуманном художественном произведении (так, отец Твена Джон Маршал Клеменс именуется "судья Карпентер").

"Деревенские жители" частично использованы Твеном в "Таинственном незнакомце в Ганнибале". Отдельные заметки в первой рукописи перекликаются с повествовательными мотивами второй. В "Таинственном незнакомце в Ганнибале" Твен, как уже говорилось, хочет показать Сент-Питерсберг - Ганнибал своих детских лет по-иному, нежели он показал его в "Томе Сойере" и даже в "Геке Финне", - раскрыть теневые стороны его жизни. Однако эта незаконченная повесть в дальнейшем, как было показано, трансформировалась в "Таинственного незнакомца", в котором реальные элементы Сент-Питерсберга - Ганнибала сведены к минимуму, а преобладают аллегорические мотивы и символика. Между тем "Деревенские жители", если рассматривать их как подготовительный материал к художественному произведению, полностью чужды и символике и аллегории. Это, скорее, конспект социального романа.

Можно сделать попытку на основании опубликованных выдержек из "Деревенских жителей" и "Таинственного незнакомца в Ганнибале", а также других не публиковавшихся при жизни Твена рукописных материалов этих лет охарактеризовать некоторые мотивы и образы, созревшие в творческом сознании Твена в связи с пересмотром "сент-питерсбергской идиллии".

Характер отца почти не затронут Твеном в его опубликованных произведениях. Многое в отце вызывает в нем критику и прямой антагонизм, которые он глушит.

В "Деревенских жителях" о "судье Карпентере" сказано так: "Суров, не улыбается, никогда не обнаруживает нежности ни к жене, ни к ребенку... Молчалив, резок, щепетильно честен, верен своим взглядам; строг с детьми, но неизменно вежлив; никогда не наказывает их; одного его взгляда довольно - и более чем довольно".

Этот обедневший южанин был полностью верен рабовладению. В 1841 году, когда Твену было шесть лет, Джон Клеменс был одним из присяжных в окружном суде в Пальмире, приговоривших к двенадцати годам каторжных работ трех аболиционистов, которые пытались помочь нескольким миссурийским неграм бежать в Канаду. Схваченные невольники выдали аболиционистов, и, хотя показания негров против белых были по закону недействительны, судьи и присяжные охотно пренебрегли собственным расовым законом, чтобы осудить ненавистных аболиционистов. Главный обвиняемый, аболиционист Джордж Томсон, религиозный человек, тщетно ссылался в своей речи на суде на евангельскую заповедь: "Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними". Джон Маршал Клеменс был "свободомыслящим" в религиозных вопросах, и апелляция аболициониста к евангелию могла вызвать у него лишь презрение.

Этот эпизод, приведенный по документальным данным биографом Твена Вектером, нигде не упоминается Твеном, однако мало вероятно, чтобы он совсем не был о нем осведомлен; даже более незначительные и более ранние эпизоды из семейной истории знакомы ему в подробностях, чаще всего из уст разговорчивой матери и старшего брата Ориона.

Зато в фамильных бумагах, находившихся во владении Твена, имеется письмо Джона Клеменса к жене и домашним, из которого следует, что, поехав зимой 1841/42 года по делу на Юг, он купил в Миссури негра по имени Чарли, чтобы перепродать его с барышом в низовьях Миссисипи. "Чарли все еще со мной, - пишет Джон Клеменс. - В Новом Орлеане за него давали не более 50 долларов, а в Виксбурге всего сорок".

Перечитав это письмо в 1890-х годах, Твен записал, что его отец говорит о негре, "как если бы это был бык, к тому же чей-то чужой бык". "Даже сейчас, через пятьдесят лет, у меня ноет сердце, как только подумаю об этом Чарли", - пишет Твен.

Тогда же, в 1890-х годах, Твен задумал ввести в беллетризованной форме этот эпизод фамильной истории в свою повесть "Простофиля Вильсон". Письмо отца использовано Твеном с незначительными изменениями (негр Чарли назван Джимом). Однако, готовя рукопись к печати, Твен вычеркнул весь эпизод^*.

^* (См. D.M. McKeithan. The Morgan Manuscript of Mark Twain's Pudd'nhead Wilson. Uppsala, 1961.)

В "Деревенских жителях" Твен касается и "запретного" вопроса о бедности своей семьи. Там сказано, что коммерсант Айра Стаут взял у "судьи Карпентера" под вексель значительную сумму денег и, "воспользовавшись привилегиями закона о банкротах, разорил его, фактически сделал нищим".

В "Деревенских жителях" Твен говорит о втором ганнибальском богаче-коммерсанте, Вильяме Бибе, специализировавшемся на торговле рабами. Этот Биб фигурирует как злодей в "Таинственном незнакомце в Ганнибале". Там же выведен сын негроторговца, Генри Биб, школьный силач и забияка, ненавистный Тому и Геку. В повести это богатый мальчик, который похваляется своей новой одеждой и владеет единственными фабричными санками во всем Ганнибале, которые отец привез ему из Сент-Луиса.

Называя в "Деревенских жителях" своих родственников, Твен касается тех сторон их личной жизни, которые он (равно как и их бедность) фактически объявил "запретными" для себя и не освещал ни в художественных произведениях, ни в мемуарах. Это - семейное неблагополучие, адюльтер, моральная деградация.

Он пишет о сводном брате своей матери Джеймсе Лэмптоне (дядя Джимми), который женился в 1849 году на "крикливой и вульгарной красотке" Элле Хантер и жил в Сент-Луисе, зарабатывая медицинской практикой: "Молодой доктор Джон Макдауэл жил с ними, перебираясь вместе с ними с квартиры на квартиру. Скандальная история для каждого, у кого были глаза, чтобы видеть, но у Джима их не было, и он верил и ей и ему. Бог прибрал наконец Джима; это было первый раз, что ему повезло, с тех пор, что он встретил Эллу... Доктор Джон остался с Эллой".

В другой заметке он кратко набрасывает биографию своего двоюродного брата Джима Куорлза, жестянщика, который поселился в Ганнибале в 1848 году, открыл мастерскую, женился и имел двоих детей: "Разгульная жизнь, часто напивался допьяна. Забросил мастерскую, перестал заботиться о молоденькой жене и детях. Бросил их, уехал в Калифорнию. Семейство перебралось к его отцу. В Калифорнии Джим стал пьяным забулдыгой. Так и умер".

Откровенно, без каких-либо прикрас, смягчений или умолчаний, пишет Твен и о других обитателях Ганнибала. Вот характеристика ганнибальских бедняков Бленкеншипов (младший сын Бленкеншипов - Том - послужил прототипом Гека Финна):

"Бленкеншипы. Родители нищие и пьяницы (пьянство женщин Твен обычно обходит молчанием, как "недозволенный" мотив. - А.С.). Дочерей обвиняли в занятии проституцией (еще один "недозволенный" мотив. - А.С), - обвинение не было доказано. Том - добросердечный юный язычник. Бенс - рыбак. Дети никогда не посещали школу и не бывали в церкви. В люди не вышли, исчезли".

В "Деревенских жителях" Твен восстанавливает в памяти те впечатления своего отрочества в Ганнибале, которые он ранее полностью исключал, но которые теперь органически входят в задуманную им картину американской жизни, жестокой, горькой, мучительной. Такова история пораженной наследственным безумием семьи доктора Ратклиффа.

"Ратклиффы. Один из сыновей жил в хижине из древесной коры за винокурней. Время от времени прокрадывался ночью домой и опустошал кладовую. Заднюю дверь всегда держали незапертой; если бы он заметил, что его кто-нибудь видит, то больше бы не пришел.

Другой сын жил под замком в маленьком домике в углу двора, сидел на цепи. Кормили через отверстие в двери. Отказывался носить одежду, летом и зимой голый. Не позволял топить печку. Религиозное помешательство. Считал, что его левая рука повинна в смертном грехе и должна понести возмездие. Достал топорик - никто не знал, где и каким путем,- отсек себе левую руку. Однажды вырвался и гонялся за мачехой с большим ножом. Прибежал отец, спас ее. Как видно, сохранил страх перед отцом; тому удавалось его утихомирить, но больше никому. Умер в своем маленьком домике.

Третий сын стал отличным врачом и, будучи в Калифорнии, собрался жениться, но сошел с ума и умер в сумасшедшем доме. Старый доктор сказал перед кончиной: "Что же вы плачете, ликуйте, кричите от радости. Это первый счастливый день за все шестьдесят пять лет моей жизни". В роду его деда было безумие, потом болезнь перешла к его детям. Он сказал, что Природа заманила его в ловушку, коварно позволила ему родить детей и лишь потом показала, что кровь их отравлена".

Очень вероятно, что эта история Ратклиффов перешла бы в той или иной форме в "Таинственного незнакомца в Ганнибале", если бы Твен не прервал работу над повестью. В "Таинственном незнакомце" мотив "ловушки", разработанный в приведенном отрывке как гибельное действие дурной наследственности, абсолютизирован Твеном, оторван от социальной действительности и представлен как коварная игра "рока", ищущего погибели людей.

В "Таинственном незнакомце в Ганнибале" протест Сатаны против низменной морали обитателей городка еще имеет характер социального протеста. Так, например, о Сатане говорится, что он, презирающий род человеческий, "учтив с проститутками и с неграми". В согласии с господствующими социальными и моральными нормами те и другие принадлежали к "отверженным". Сатана отрицает эти нормы.

Дружба Сатаны с животными и защита их от людской злобы - весьма важный мотив в его "философии жизни" - также первоначально соотносится у Твена с мотивами социального протеста. Так, например, в "Таинственном незнакомце в Ганнибале" Твен пишет о Сатане: "Он был высокого мнения о кошке за ее независимость; а ведь независимого человека не существует - все до одного рабы; нет ни свободы мыслей, ни свободы убеждений, нет свободы ни в политике, ни в религии".

Жестокость к животным у Твена всегда признак крайней моральной низости. Страшное и жестокое проникает и в жизнь детей. В "Таинственном незнакомце в Ганнибале" мучителем животных выступает уже упоминавшийся ненавистный Тому и Геку Генри Биб, сын негроторговца. Этот богатый мальчик заводит у себя дома бойню наподобие настоящей и покупает щенят и котят, чтобы убивать их, как убивают коров и свиней на городской бойне (эпизод взят из "Деревенских жителей" и принадлежит к сумрачным фактам детства Твена в Ганнибале, исключенным им при отборе материала для "сент-питерсбергской идиллии").

Однако дальше, еще в "Таинственном незнакомце в Ганнибале", все мотивы связанности Сатаны с миром животных и отталкивания от людей приобретают характер полусказки, полуутопии, направленной острием против человеческого общества и "человеческой природы" в целом.

"Звери не оставляли его (Сатану. - А.С.) в покое: он как бы притягивал их, и это было взаимно; они также притягивали его. Он часто говорил, что не даст ломаного гроша за общество людей, когда к его услугам гораздо лучшее общество. Видно было, как они любят друг друга, ведь они в известном смысле были одной крови - ни у него, ни у них не было Нравственного чувства... Дикие существа стекались со всех сторон и устремлялись к Сатане, садились к нему на плечи, на голову, забирались в карманы и устраивались там как дома, белки, кролики, змеи, птицы, бабочки - все создания, какие существуют. А остальные садились в кружок, глядели на него, любовались им, молились на него, цокали, чирикали, болтали, хохотали - а он отвечал им на их языке".

Нравственное чувство, которым наделен человек и которого лишен зверь, позволяет человеку, по словам Сатаны, отличать хорошее от дурного и "в девяти случаях из десяти поступать дурно".

В "Таинственном незнакомце" недоверие и холодность Сатаны к людям все более возрастают; сердечные, дружеские ноты появляются у него, лишь когда он говорит о животных.

Критико-реалистический социальный роман, зародыш которого заключен в "Деревенских жителях" и элементы которого как бы вызревали во многом, что писал Твен в 1890-х и в 1900-х годах, - в его "Автобиографии", в "Записных книжках", в антиимпериалистической и антикапиталистической публицистике, - должен был подвести его к корням того грязного, жестокого и уродливого в жизни буржуазной Америки, что мучило Твена столько лет^*. Эта задача оказалась непосильной для Твена и досталась на долю следующего поколения американских писателей - Теодора Драйзера и его школы.

^* (В недавно увидевшей свет статье, написанной по поводу "Земли" Эмиля Золя и относящейся, по-видимому, к концу 1890-х годов, Твен задается вопросом, возможен ли подобный роман о современной американской деревне: "книга несколько иная, чем у Золя, но не менее ужасная". Он оспаривает господствующую точку зрения, что американская действительность не дает материала для социальной трагедии, и подводит читателя к признанию, что в американской жизни присутствуют не только все мрачные коллизии, изображенные во французском романе, но еще и другие, гораздо худшие, "столь гнусные и омерзительные, что с ними не сравнится ни один из ужасов Золя". См. Mark Twain. Letters from the Erth. N. Y., 1962. Русский перевод в "Литературной газете", 1962, № 133.)

В "Таинственном незнакомце" Твен пытается обобщать, не дойдя в своем анализе до сути, до корней, до истинных причин социальной и моральной катастрофы, какой ему рисуется судьба его соотечественников. Отсюда пессимизм его "философской сказки", безнадежность выводов. Но и "Таинственный незнакомец" способствовал в известной части - в негативной части - выполнению задачи, стоявшей перед американской литературой. "Философская сказка" Твена, проникнутая не только отчаянием, но и болью, великим состраданием к человеку, наносила удар по ложному оптимизму, по "американским иллюзиям", сковывавшим литературу США на ее пути к социальному реализму.