Зловредные человечки в военной форме

В эти годы Твен продолжал жить в Европе. Его отношения с окружающим миром все больше разлаживались. Он рад был бы скрыться от людей, от лживых газет. Весь мир обошла фраза Твена, сказанная, когда распространился слух, что он умер: "Слух о моей смерти сильно преувеличен".

В записной книжке Твена мы читаем: "Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент "Нью-Йорк джорнел", и показал две телеграммы из своей редакции.

Первая: "Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите 500 слов".

Вторая (более поздняя): "Если Марк Твен умер в нищете, шлите 1 000 слов".

Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму примерно такого содержания: "Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился... слух о моей смерти сильно преувеличен.

Я здоров. Марк Твен".

Когда в Швейцарию, где проживал одно время писатель, приехал негритянский хор "Юбилейные певцы", исполнявший народные песни, знакомые ему с детства, он был потрясен. "Я считаю, что "Юбилейные певцы" и их песни - это выросший в Америке цветок, совершеннее которого мир не знал уже много столетий; но я жалею, что они не иностранные артисты: тогда Америка поклонялась бы им, осыпала бы их золотом, сходила бы по ним с ума, как они того заслуживают", - писал Твен Твичелу. В Америку его пока не тянуло.

Умер мечтатель Орион, так ничего и не добившийся в жизни.

По-прежнему на поклон к Твену приходили известные люди, по-прежнему его приглашали к себе короли и принцы. Писатель был любезен, остроумен, мил. Но в письмах к Гоуэлсу иногда давал себе волю. "Я только что кончил читать утреннюю газету, - говорится в одном письме Твена. - Я читаю ее каждое утро, хотя и знаю, что найду в ней лишь отражение тех пороков, низости, лицемерия и жестокости, которые составляют нашу цивилизацию и побуждают меня весь остальной день взывать к господу о покарании всего рода человеческого".

Все хуже становились издавна испорченные "отношения" Твена с богом. Прочитав как-то книгу об опытах над поведением муравьев, Твен с лукаво-простодушным видом записал "для себя" результаты "экспериментов", имевших целью установить взгляды муравьев на... религию. Если сделать миниатюрные храмы, по одному для каждой религии, и затем положить в один храм немного дегтя, в другой - скипидару, в третий - замазки, а в христианский храм - кусочек сахару, то все муравьи немедленно проследуют в христианский храм. Это доказывает, саркастически заметил Твен, что муравьи "если им предоставить выбор, отдают предпочтение христианской религии перед всякой другой".

Писатель часто выражает ненависть к миссионерам, создающим вокруг себя обстановку неискренности и лицемерия. Он протестует против неполноты отделения церкви от государства в Америке и с удовольствием повторяет антирелигиозные анекдоты: например, о пресвитерианском святом, который решил совершить экскурсионную поездку из рая в ад и купил удешевленный билет в оба конца, и вот ему никак не удавалось сбыть с рук обратный билет.

В записных книжках Твена есть такой набросок для антирелигиозного рассказа о путешествии капитана Стормфилда в рай: "Стормфилд узнает, что ад устроили, идя навстречу пожеланиям первых христиан. В настоящее время райские чертоги отапливаются радиаторами, соединенными с адом. Эта идея...- издевательски объясняет Твен, - нашла полное одобрение у столпов пуританизма, так как страдания грешников усугубляются от сознания, что огонь, пожирающий их, одновременно обеспечивает комфорт праведникам".

Никогда еще, пожалуй, Твен так много не писал, как в эти годы, никогда еще он не трудился с такой лихорадочной интенсивностью, и никогда не была столь велика диспропорция между количеством созданных и количеством опубликованных им произведений. В августе 1898 года он сообщил Гоуэлсу: "Прошлым летом я начал не так шестнадцать произведений - три книги и тринадцать журнальных статей - и сумел успешно завершить только две крохотные вещицы на 1 500 слов, вместе взятые; только это из бесчисленных стоп и кип весьма пухлых рукописей..."

Как и раньше, жена продолжала пропускать работы старого писателя через свою цензуру. "Я кончил книгу вчера, и мадам изъяла из нее эту часть..." - написал однажды Твен своему другу. В другой раз - это уже было в начале XX века - он ядовито заметил в письме к Твичелу: "Написал еще одну статью; поторопитесь и помогите Ливи оставить от нее мокрое место". Когда жене не понравилось несколько смелых выражений Твена, он укоризненно заметил: "Ты постепенно лишаешь силы английский язык, Ливи".

И все же Твен не молчал.

В год испано-американской войны он опубликовал рассказ "Из "Лондонской тайме" за 1904 год", в котором смело присоединился к Золя и другим защитникам французского офицера-еврея Дрейфуса от нападок французской и мировой реакции.

Как оценивал Твен решение суда по делу Дрейфуса и деятельность Золя, можно судить по заметке в его записных книжках: "Духовных и военных судей из трусов, лицемеров и карьеристов можно фабриковать по миллиону в год, и еще останется неиспользованный материал. Нужны пять веков, чтобы создать Жанну д'Арк или Золя".

В рассказе есть элемент научной фантастики - Твен предвещает появление телевидения. Но главное в этом произведении - издевка над реакционерами. Твен едко обыгрывает нелепость позиции судей, приговоривших ни в чем не повинного Дрейфуса к каторге.

Один из героев рассказа обвинен в убийстве изобретателя Зепаника. Но Зепаник оказывается живым и невредимым. Тогда председатель верховного суда заявляет: "Решением французского суда по делу Дрейфуса твердо установлено, что приговоры судов окончательны и пересмотру не подлежат. Мы обязаны отнестись с уважением к этому прецеденту и следовать ему. Ведь именно на прецедентах зиждется вся система правосудия. Подсудимый был справедливо приговорен к смертной казни за убийство Зепаника, и я считаю, что мы можем вынести лишь одно решение - повесить его".

На возражение, что обвиняемый был помилован по этому делу, председатель верховного суда отвечает еще более абсурдной декларацией: "Это помилование недействительно, признать его мы не можем, ибо подсудимый был помилован в связи с убийством человека, которого он не убивал. Нельзя помиловать человека, если он не совершил преступления: эхо был бы абсурд".

Твен заканчивает рассказ словами ярости, направленными против врагов справедливости не только во Франции: "Вся Америка открыто негодует против "правосудия по-французски" и против зловредных человечков в военной форме, которые выдумали его и навязали другим христианским государствам".

Писатель как будто предчувствует, что ему вскоре придется иметь дело со "зловредными человечками в военной форме" и американского происхождения.