Глава IX. Сквайр Хокинс умирает, завещав детям земли в Теннесси

Quando tt veddi per la prima volta, 
Parse che mi s'aprisse il paradiso, 
E venissano gli angioli a un per volta 
Tutti ad apporsi sopra al tuo bel viso, 
Tutti ad apporsi sopra il tuo bel volto; 
M'incatenasti, e non mi so'aiico sciolto.

J. Caselli, Chants popul. de 1'Italic¹.

¹ (

Тебя увидел я - и предо мною 
Открылся рай, и показалось мне, 
Что ангелы небесные толпою 
Слетаются в глубокой тишине 
И вьются над твоею головою. 
И я в цепях - навек теперь с тобою - И. Каселли, Народные песни Италии (итал.)

)

Yvmohmi hoka, himak a yakni ilvppvt immi ha chi ho...¹

¹ (Раздели землю сию в удел девяти коленам... (на языке индейцев чоктау.)^*)

^* (Цитата заимствована из библии, изданной на языке индейцев чоктау, населявших долину Миссисипи. В XIX в. племена чоктау были почти полностью истреблены американскими колонизаторами)

- Tajma kittôrnaminut innèiziungnærame, isikkæne sinikbingmum illièj, annerningærdlumlo smrdliminut piok.

Mos. Agl. Siurdl, 49, 33¹.

¹ (И кончил Иаков завещание сыновьям своим, и положил ноги свои на постель, и скончался, и приложился к народу своему. - Первая книга Моисеева, Бытие, 49, 33 (на языке гренландских эскимосов)^*)

^* (Из перевода библии на язык гренландских эскимосов, сделанного миссионером Фабрициусом)

Шагая по улице, Вашингтон предавался мечтам, и воображение его стремительно переносилось от зерна к свиньям, от свиней к банкам, от банков к глазному эликсиру и от глазного эликсира к землям в Теннесси, останавливаясь на каждом из этих соблазнов только на одно лихорадочное мгновение. Он не замечал ничего вокруг, смутно ощущая лишь присутствие генерала.

Наконец они подошли к лучшему особняку в городе. Это и был дом генерала Босуэла. Вашингтона представили миссис Босуэл, и он уже готов был вновь вознестись в туманные выси фантазии, как вдруг в комнату вошла очаровательная девушка лет шестнадцати - семнадцати. Это видение сразу вытеснило из головы Вашингтона сверкающий мусор воображаемых богатств. Женская красота и прежде никогда не оставляла его равнодушным, он не раз влюблялся, а иногда даже был влюблен в одну и ту же девушку несколько недель подряд, но не помнил случая, когда бы сердце его испытало столь внезапное и сильное потрясение.

Всю вторую половину дня Луиза Босуэл не выходила у него из головы, и он то и дело путался в вычислениях. Юноша поминутно ловил себя на том, что погружается в грезы, - ему вновь представлялось ее лицо, когда она впервые появилась перед ним; он слышал ее голос, так его взволновавший, когда она заговорила, и воздух, который окутывал ее, казался ему полным неизъяснимых чар. И хотя сладостные грезы не покидали его весь день, часы тянулись бесконечно, и Вашингтон с нетерпением ждал новой встречи с Луизой. За первым днем последовали другие. Вашингтон отдался охватившей его любви так, как он отдавался всякому увлечению, - не колеблясь и не размышляя. Время шло, и становилось ясно, что он понемногу завоевывает расположение Луизы, - но очень быстро, но, как ему казалось, достаточно заметно. Внимание, которое он оказывал Луизе, слегка обеспокоило ее родителей, и они мягко предупредили дочь, не вдаваясь в подробности и ни на кого не намекая, что если девушка связывает свою судьбу с человеком, который не может ее обеспечить, она совершает большую ошибку.

Чутье подсказало Вашингтону, что безденежье может оказаться серьезным, хотя, возможно, и не роковым препятствием на пути осуществления его надежд, и бедность сразу же превратилась для него в такую пытку, перед которой бледнели все прежние его страдания. Теперь он жаждал богатства больше, чем когда-либо раньше.

Раза два он обедал у полковника Селлерса и, с унынием отмечая, что стол становится все хуже не только по качеству, но и по количеству подаваемых блюд, принимал это за верный признак того, что недостающий ингредиент глазного эликсира все еще не найден, - хотя Селлерс всегда объяснял изменения в меню то указаниями врача, то какой-нибудь случайно прочитанной им научной статьей. Так или иначе, недостающего ингредиента по-прежнему недоставало, а полковник по-прежнему утверждал, что он уже напал на его след.

Всякий раз, когда полковник входил в контору по продаже недвижимого имущества, сердце Вашингтона начинало бешено колотиться, а глаза загорались надеждой; однако всегда оказывалось, что полковник всего лишь опять напал на след какой-то грандиозной земельной спекуляции и тут же добавлял, что нужный ингредиент почти у него в руках и он вот-вот сможет называть день и час, когда на их горизонте забрезжит долгожданный успех. И сердце Вашингтона вновь падало, а из груди вырывался глубокий вздох.

Однажды Вашингтон получил письмо, сообщавшее, что последние две недели судья Хокинс прихварывал и врачи считают его положение серьезным; Вашингтону надо бы приехать домой. Известие это очень опечалило Вашингтона - он любил и почитал отца. Босуэлов тронуло горе молодого человека, и даже генерал смягчился и сказал несколько ободряющих слов. Это уже было некоторым утешением. Но когда Луиза, прощаясь с ним, пожала ему руку и шепнула: "Не огорчайтесь, все будет хорошо; я знаю, все будет хорошо", - несчастье стало для Вашингтона источником блаженства, а навернувшиеся на глаза слезы говорили лишь о том, что в груди у него бьется любящее и благодарное сердце; когда же на ресницах Луизы блеснула ответная слеза, Вашингтон с трудом сдержал нахлынувшую радость, хотя за минуту до того душа его была переполнена печалью.

Всю дорогу домой Вашингтон лелеял и холил свое горе. Он рисовался себе таким, каким, несомненно, видела его она: благородный юноша, пробивающий себе дорогу в жизни и преследуемый несчастьями, стойко и терпеливо ждет приближения грозного бедствия, готовясь встретить удар, как подобает человеку, привыкшему к тяжким испытаниям. От таких мыслей хотелось рыдать еще горестнее, и он мечтал только об одном: чтобы она видела, как он страдает.

Не следует придавать особого значения тому, что Луиза, рассеянная и задумчивая, стояла вечером в своей спальне у секретера и снова и снова выводила на листке бумаги слово "Вашингтон", Гораздо важнее было то, что всякий раз, написав это имя, она тут же старательно зачеркивала его и разглядывала зачеркнутое слово так пристально, будто боялась, что его еще можно разобрать, потом снова все перечеркнула и наконец, не удовлетворившись этим, сожгла листок.

Приехав домой, Вашингтон сразу понял, что отец очень плох. Завешенные окна спальни, прерывистое дыхание и стоны больного, шепот родных, ходивших по комнате на цыпочках, чтобы не обеспокоить его, - все это было исполнено печального значения. Миссис Хокинс и Лора дежурили у постели больного уже третью или четвертую ночь; за день до прибытия Вашингтона приехал Клай, который тут же стал помогать им. Кроме них троих, мистер Хокинс никого не хотел видеть, хотя его старые друзья не раз предлагали свои услуги. С приездом Клая были установлены трехчасовые дежурства, и теперь больного не оставляли одного ни днем, ни ночью. Лора с матерью, видимо, уже сильно устали, но ни та, ни другая не соглашалась переложить на Клая хоть какую-нибудь из своих обязанностей. Как-то в полночь он не разбудил Лору на ночное дежурство, но его поступок вызвал такие упреки, что больше он уже на это не решался; Клай понял, что дать Лоре выспаться и не разрешить ухаживать за больным отцом, - значит, лишить ее самых драгоценных минут в жизни; он понял также, что для нее эти ночные дежурства честь, а вовсе не тяжелая обязанность. И еще он заметил, что, когда часы бьют полночь, взор больного с надеждой обращается к двери, и стоило Лоре задержаться, как в глазах мистера Хокинса появлялось выражение нетерпения и тоски, но он тотчас успокаивался, как только дверь открывалась и Лора входила в комнату.

И без упреков Лоры он понял, что был неправ, услышав обращенные к Лоре слова отца:

- Клай очень добрый, а ты устала, бедняжка... но я так соскучился по тебе...

- Не такой уж он добрый, папа, раз не позвал меня. Будь я на его месте, ни за что бы этого не сделала. Как ты только мог, Клай?

Клай вымолил себе прощение и пообещал больше не обманывать сестру; отправляясь спать, он говорил себе: "У нашей маленькой "герцогини" добрая душа, и глубоко ошибается тот, кто думает удружить ей, намекая на то, что она взялась за непосильное дело. Раньше я этого не знал, но теперь знаю твердо: хочешь доставить Лоре удовольствие, не пытайся помогать ей, когда она выбивается из сил ради тех, кого любит".

Прошла неделя, больной все больше слабел. И вот наступила ночь, которой суждено было положить конец его страданиям. То была холодная зимняя ночь. В густом мраке за окном шел снег, а ветер то жалобно завывал, то в яростном порыве сотрясал дом. Уходя от Хокинсов после очередного визита, доктор в разговоре с ближайшим другом семьи обронил фразу: "Теперь мне тут, кажется, больше нечего делать", - роковую фразу, которую всегда случайно слышит тот, кому меньше всего следовало бы ее слышать и которая одним сокрушительным ударом убивает последнюю, едва теплившуюся надежду... Склянки с лекарствами были убраны, комната аккуратно прибрана в ожидании неизбежной развязки; больной лежал с закрытыми глазами, дыханья его почти не было слышно; родные, дежурившие у постели, вытирали с его лба выступавший по временам пот, и слезы безмолвно текли по их лицам; глубокая тишина лишь изредка нарушалась рыданиями окруживших умирающего детей.

Ближе к полуночи мистер Хокинс очнулся от забытья, огляделся и попытался что-то сказать. Лора тотчас приподняла голову больного; в глазах его загорелись искорки былого огня, и он заговорил слабеющим голосом:

- Жена... дети... подойдите... ближе... ближе. Свет меркнет... Дайте взглянуть на вас еще разок.

Родные тесным кольцом обступили умирающего, и теперь уже никто не мог сдержать слез и рыданий.

- Я оставляю вас в нищете. Я был... так глуп... так недальновиден. Но не отчаивайтесь! Лучшие дни уже недалеко. Помните о землях в Теннесси. Будьте благоразумны. В них - ваше богатство, несметное богатство... Мои дети еще выйдут в люди, они будут не хуже других. Где бумаги? Бумаги целы? Покажите их, покажите их мне!

От сильного возбуждения голос его окреп, и последние слова он произнес без особого напряжения. Сделав усилие, он почти без посторонней помощи сел в постели, но взор его тут же погас, и он в изнеможении упал на подушки. Кто-то побежал за документами, их поднесли к глазам умирающего; слабая улыбка мелькнула на его губах, - он был доволен. Хокинс закрыл глаза; признаки приближающейся кончины становились все явственнее. Некоторое время он лежал неподвижно, потом неожиданно чуть приподнял голову и посмотрел по сторонам, словно пристально разглядывал мерцающий вдали неверный огонек.

Он пробормотал:

- Ушли? Нет... Я вижу вас... еще вижу... Все... все кончено. Но вы не бойтесь. Не бойтесь. Теннесс...

Голос его упал до шепота и замер; последняя фраза осталась незаконченной. Исхудалые пальцы начали щипать покрывало, конец был близок. А через несколько минут в комнате не было слышно иных звуков, кроме рыданий осиротевшей семьи, да со двора доносилось унылое завывание ветра.

Лора наклонилась и поцеловала отца в губы в тот самый момент, когда он испускал последний вздох. Но она не зарыдала, не издала ни единого звука, по лицу ее текли безмолвные слезы. Потом она закрыла покойнику глаза и скрестила на груди его руки; помедлив, она благоговейно поцеловала его в лоб, натянула на лицо простыню, а затем отошла в сторону и опустилась на стул, - казалось, отныне она покончила все счеты с жизнью, потеряла всякий интерес к ее радостям и печалям и забыла все свои надежды и стремления. Клай зарылся лицом в одеяло; а когда миссис Хокинс и остальные дети поняли, что теперь уже и в самом деле все кончено, они бросились друг к другу в объятия и отдались охватившей их скорби.