Глава XI. Ледники. - Какими опасностями они угрожают. - Их чудовищные размеры. - Путешествующий ледник. - Скорость движения. - Восхождение на Монблан. - Исчезновение проводников. - Встреча старых друзей. - Шамонийские мощи

Сейчас я лучше разбираюсь в вопросе о движении ледников, чем в ту пору, когда собирался совершить путешествие на Горнерском леднике. Я кое-что "подчитал" с тех пор. Так, мне известно, что эти исполинские ледяные массивы обладают не одинаковой скоростью. Если Горнерский ледник проходит в день расстояние меньше дюйма, то Унтераарский делает восемь дюймов, а иные ледники развивают скорость до двенадцати, шестнадцати и даже двадцати дюймов в день. По словам одного ученого, скорость движения ледников колеблется от двадцати пяти до четырехсот футов в год.

Что такое ледник? Проще всего сказать, что это замерзшая река, залегающая в извилистой лощине между горами. Но такой ответ не дает представления о его огромных размерах. Ибо толщина льда у него достигает порой шестисот футов, а мы не знаем таких глубоких рек. Глубина наших рек исчисляется в шесть, двадцать, в редких случаях - пятьдесят футов; нам трудно представить себе ледяную реку в шестьсот футов глубиной.

Поверхность ледника не бывает гладкой и ровной, она пересечена глубокими впадинами и торчащими буграми, иногда она кажется бушующим морем, застывшим в ту минуту, когда волнение достигло апогея; поверхность ледника не представляет собой сплошной массы, она изрезана трещинами и расселинами, то узкими, то широкими. Немало путников, поскользнувшись или оступившись на льду, проваливались в них и гибли. Бывали случаи, когда человека вытаскивали живым, но это возможно только, если он не провалился слишком глубоко. Пусть он не разбился, не ранен, - на большой глубине он неизбежно окоченеет. Трещины в леднике не идут прямо до самого дна, они просматриваются самое большее на глубину в двадцать - сорок футов; человека, провалившегося в трещину, ищут - в надежде, что он застрял на таком расстоянии, где помощь еще возможна, хотя на деле поиски почти всегда обречены на неуспех.

В 1864 году партия туристов спускалась с Монблана. Пробираясь по мощному леднику, которых так много в этой высокогорной области, все они, как полагается, связались веревкой, и только один молодой носильщик отделился от остальных, затеяв пройти по ледяному мостику, перекинутому через трещину. Под его тяжестью мостик рухнул, и юноша свалился вниз. Его спутникам не видно было, глубоко ли он упал, и они надеялись его спасти. Отважный молодой проводник Мишель Пайо вызвался спуститься за ним.

К кожаному поясу проводника прикрепили две веревки, а конец третьей дали ему в руки, чтобы он обвязал ею товарища, если найдет его. Юношу спустили в трещину и спускали все ниже между голубыми стенками кристального льда - видно было, как он достиг поворота и исчез за ним. Все глубже и глубже спускали его в бездонную могилу; достигнув глубины в восемьдесят футов, он свернул еще за один угол и отсюда спустился еще на восемьдесят футов между отвесными стенами пропасти. Достигнув уровня на сто шестьдесят футов ниже поверхности льда, он разглядел в полумраке, что трещина делает здесь новый изгиб и уходит под крутым уклоном вниз, в неведомую глубь, - дальнейший путь был неразличим в потемках. Как же должен был чувствовать себя человек в этом гиблом месте, да еще зная, что кожаный пояс может не выдержать нагрузки и лопнуть? Пояс так сдавил юношу, что он боялся задохнуться. Он крикнул друзьям, чтобы они вытащили его, но те не слышали. Они по-прежнему разматывали веревку, спуская его все ниже и ниже. Тогда юноша изо всех сил дернул за третью веревку; товарищи поняли сигнал и вытащили бесстрашного малого из ледяных челюстей смерти.

Потом они привязали к веревке бутылку и спустили вниз на двести метров, но она так и не достигла дна. Когда бутылку вытащили, она вся заиндевела - верный знак, что если даже бедняга не разбился при падении, то он довольно скоро погиб от мороза.

Ледник походит на исполинский, непрестанно движущийся плуг, сокрушающий все на своем пути. Он толкает перед собой массы обломков горной породы, которые, налезая друг на друга, пересекают устье его дожа как бы длинной могильной насыпью или крутой двускатной крышей. Это то, что называется мореной. Такие же морены громоздит ледник и по обе стороны своего ложа.

Сколь ни внушительны современные ледники, их не сравнишь с теми, какие бывали в доисторические времена. Вот что говорит, например, мистер Уимпер:

"Когда-то, в отдаленные времена, долина Аосты была вся из конца в конец занята грандиозным ледником, тянувшимся от Монблана до Пьемонтской равнины. Передний его край, почти не двигавшийся с места в течение столетий, оставил здесь огромные отложения. Длина ледника превышала восемьдесят миль, и он затоплял бассейн, имевший от двадцати пяти до тридцати пяти миль в поперечнике и оцепленный высочайшими альпийскими пиками. Склоны этих грандиозных гор, достигавших высоты в несколько тысяч футов, тогда, как и теперь, постепенно разрушались под действием климатических изменений и засыпали ледник огромными обломками, о чем свидетельствуют ныне морены Ивреи, состоящие из обломков угловатой, необкатанной формы".

"Морены в окрестностях Ивреи поражают своими размерами. Та, что тянулась по левому берегу ледникового ложа, насчитывает тринадцать миль в длину, а высота ее достигает местами двух тысяч ста тридцати футов над дном долины! Конечные же морены (те, что ледник толкал перед собой) покрывают площадь около двадцати квадратных миль. Толщина льда у выхода из долины Аосты должна была достигать по меньшей мере двух тысяч футов, а ширина - пяти с четвертью миль".

Нам нелегко представить себе такую грандиозную ледяную глыбу. Если бы можно было отрубить переднюю кромку такого ледника - продолговатую плиту в три мили шириной, пять с четвертью миль длиной и две тысячи футов толщиной, ею можно было бы укрыть весь Нью-Йорк; шпиль церкви св. Троицы торчал бы из нее примерно настолько же, насколько гвоздик торчит из подошвы сапога.

"Валуны, перенесенные с Монблана на равнину пониже Ивреи, позволяют нам судить о том, как долго существовал ледник, занесший их сюда. Эти валуны на четыреста двадцать тысяч футов удалены от родных утесов, и даже полагая, что они проходили в год по четыреста футов, их путешествие продолжалось не менее тысячи пятидесяти пяти лет. На самом же деле они двигались, вероятно, гораздо медленнее".

Впрочем, бывают случаи, когда ледники меняют свой обычный черепаший аллюр на более стремительный. Какое это, должно быть, изумительное зрелище! Мистер Уимпер приводит случай, имевший место в Исландии в 1721 году:

"Надо думать, что в ледниках или йод ледниками, по соседству с горой Котлуджа скопились (от внутреннего тепла земли или же по другим причинам) огромные запасы талых вод; колоссальным напором воды ледники были сорваны со своих причалов и снесены в открытое море. За несколько часов исполинские глыбы льда прошли по суше расстояние в десять миль; эти ледяные массы были так огромны, что покрыли море на семь миль от берега, опустившись на морское дно на глубину в шестьсот футов. Земля, по которой они прошли, была оголена. Все неровности почвы, все бугры и вмятины сглажены. Все почвенные наслоения начисто содраны, и обнажена каменистая подпочва. По дошедшему до нас в одном описании образному выражению, вся поверхность словно состругана рубанком".

Переведенное с исландского сообщение очевидца рассказывает, что гороподобные руины величественного ледника так густо покрыли море, что даже с самой высокой вершины не видно было открытой воды. На земле это небывалое нашествие оставило свой след в виде протянувшейся на много миль исполинской ледяной стены, или вала.

"Чтобы дать представление о высоте этого ледяного вала, достаточно сказать, что с высоко расположенной фермы Хофдабрекка нельзя было увидеть лежащей напротив, на высоте в шестьсот сорок футов, фермы Хьорлейфсхофди; она видна была только со склона горы к востоку от Хофдабрекки, на высоте в тысяча двести футов".

Все эти описания помогут читателю уяснить, почему человек, общающийся с ледниками, кажется себе в конце концов изрядным ничтожеством. Как бы высоко он ни мнил о себе, Альпы во взаимодействии с ледниками вытряхнут из него всю его самонадеянность, сведя ее к нулю; надо только, чтобы он находился в их суверенном обществе достаточно долго, дабы их влияние могло проявиться во всей своей действенной силе.

Итак, альпийские ледники движутся, и теперь никто уже этого не оспаривает. А ведь было время, когда над этой истиной смеялись; говорили, что если ледяные глыбы протяжением во много миль своим ходом ползают по скалам, то почему бы не ползать и самим скалам? Но прибавлялись все новые доказательства, и мир наконец поверил.

Ученые не только утверждали, что ледники движутся, но и вычисляли скорость их движения. Они изучали аллюр какого-нибудь ледника, а потом предсказывали с уверенностью, что за столько-то лет он пройдет такое-то расстояние. О том, с какой поразительной точностью делаются эти подсчеты, свидетельствует следующий любопытный рассказ.

В 1820 году два англичанина и один русский и с ними семь проводников совершали восхождение на Монблан. Они поднялись на большую высоту и уже приближались к вершине, когда на них обрушилась лавина. Часть партии смело с крутого склона на двести футов вниз, при этом пятеро проводников провалились в трещину ледника. Одного из них спас длинный барометр, висевший у него за спиной: барометр лег поперек трещины, и это дало упавшему возможность продержаться, пока не подоспела помощь; другого таким же образом спас его альпеншток. Но трое их товарищей погибли; их имена - Пьер Бальма, Пьер Карье и Огюст Тераз. Их увлекло в бездонные глубины трещины.

Доктор Форбс, известный английский геолог, часто посещал Монблан и его окрестности, занимаясь, между прочим, и вопросом о движении ледников. В одной из этих экскурсий он вывел окончательную цифру скорости движения ледника, поглотившего трех проводников, и предсказал, что по истечении тридцати пяти - сорока лет после катастрофы ледник отдаст свои жертвы, выбросив их к подножью горы.

Убийственно медленное и тягучее путешествие, движение, неуловимое для глаза, - но оно совершалось своей неизменной чередой, не прекращаясь ни на мгновение. Камень, скатившись с горы, проделал бы этот путь за несколько минут, - отправная точка видна была из деревни, лежавшей внизу, в долине.

Предсказание сбылось с примечательной точностью: по прошествии сорока одного года после катастрофы останки погибших были выброшены к подножью ледника.

Я нашел интересное описание этого случая у Этьена Д'Арв в его "Истории Монблана". Привожу его здесь в сокращенном виде.

Двенадцатого августа 1861 года - народ еще стоял у ранней обедни - в мэрию городка Шамони прибежал запыхавшийся проводник, неся за спиной зловещую ношу. Это был мешок с человеческими останками, подобранными на Боссонском леднике у наружного выхода трещины. Проводник полагал, что останки эти принадлежали жертвам катастрофы 1820 года, и тщательное расследование, проведенное местными властями, вскоре доказало правильность его догадки. Содержимое мешка было выложено на длинный стол и составлена официальная опись. Вот, примерно, что в ней значилось:

Отдельные кости от трех человеческих черепов. Пряди черных и белокурых волос. Человеческая челюсть с безупречными белыми зубами. Предплечье и кисть руки - то и другое белое и свежее, все пальцы в целости, отчасти сохранилась подвижность суставов.

На безымянном пальце заметна царапина и след крови, нисколько не потускневший за сорок один год. Левая ступня, тоже белая, не тронута разложением.

Вместе с останками найдены были клочки жилетов, шляп, башмаков, подбитых шипами, и другой одежды; голубиное крыло с черными перьями; обломок альпенштока; оловянный фонарь и, наконец, отварной бараний окорок, единственный из найденных предметов, издававший зловоние. По словам проводника, баранина, когда он подобрал ее, нисколько не пахла, но, пролежав с час на солнце, начала разлагаться.

Были вызваны свидетели для опознания печальных останков, и тут произошла трогательная сцена. Из очевидцев ужасной катастрофы, происшедшей чуть не полвека назад, оставались в живых двое: Мари Куте (спасенный альпенштоком) и Жюльен Давуасу (спасенный барометром). Оба старца вошли и были допущены к столу. Давуасу, у которого в его восемьдесят с лишком лет уже дремали память и рассудок, молча, пустыми глазами уставился на страшное зрелище, не проявляя и тени интереса; не то семидесятидвухлетний Куте - его умственные способности еще вполне сохранились, и то, что он увидел, глубоко его потрясло.

- Белокурый, - показал он, - это Пьер Бальма, в тот день на нем была соломенная шляпа. Этот обломок черепа с пучком белокурых волос - его, Пьера Бальма, и эта шляпа - его. Пьер Карье был жгучий брюнет, это его череп, а вот и его войлочная шляпа. А это рука Бальма, я очень хорошо ее помню.

Старик склонился и поцеловал эту руку, а потом любовно сжал ее в своих пальцах и воскликнул с чувством:

- Эх, Бальма, Бальма, смел ли я думать, что мне еще в этой жизни суждено пожать твою руку, добрый старый друг!

Было что-то зловещее и трогательное в том, как седой ветеран сжимал в своей руке руку товарища, который уже сорок лет как покинул этот мир. Когда их руки встретились в последний раз, обе они были еще одинаково сильны и молоды; а теперь одна рука почернела, и сморщилась, и одеревенела от старости, а другая была все такой же молодой и красивой и безупречно упругой, точно сорок лет промелькнули как миг, не оставив по себе следа. В одном случае время шло, в другом стояло на месте. Человек, не видевший друга десятки лет, помнит его таким, каким видел напоследок, и при новой встрече с удивлением, с ужасом замечает в нем перемены, произведенные временем. Случай с Мари Куте, которому пришлось увидеть друга таким же, каким он хранил его в памяти все сорок лет, быть может единственный в истории человечества.

Куте опознал и другие останки:

- Это шляпа Огюста Тераза. Тераз нес клетку с голубями: мы хотели выпустить их, когда взберемся на вершину. Это крыло одного из тех голубей. А вот и обломок моей палки. Этой палке я обязан спасением! Не думал я, что еще раз увижу деревяшку, которая удержала меня над могилой, поглотившей моих бедных товарищей!

Никаких телесных останков Тераза не нашли. Были проведены тщательные поиски, но безуспешно. И только спустя год, при возобновлении этой попытки, кое-что удалось найти. Было обнаружено много остатков одежды, принадлежавшей погибшим, а также обломок фонаря и обрывок зеленой вуали в пятнах крови. Но вот еще одна любопытная подробность.

Один из искавших вдруг увидел руку в рукаве, торчавшую из расщелины в ледяной стене, с кистью, словно протянутой для пожатия. "Ногти на белой руке все еще сохраняли розовый оттенок, а положение протянутых вперед пальцев, казалось, выражало красноречивое приветствие вновь обретенному свету дня".

Рука так и осталась в одиночестве; туловища не нашли. Снятая со льда, она очень быстро утратила свои свежие краски, розовые ногти покрылись алебастровой белизною смерти. То была третья правая рука; таким образом удалось установить, что найдены останки всех трех жертв.

Русского, принимавшего участие в памятном восхождении, звали доктор Гамель. Он при первой же возможности покинул Шамони, проявил полное равнодушие к происшедшей катастрофе и не оказав никакого внимания, не говоря уж о помощи, вдовам и сиротам погибших, за что вся община от души его кляла. Месяца за четыре до знаменательной находки некий Бальма, проводник из Шамони, родственник погибшего, случайно попав в Лондон, встретил в Британском музее еще вполне бодрого старого джентльмена, который обратился к нему со словами:

- Я случайно услышал ваше имя. Вы не из Шамони, мосье Бальма?

- Из Шамони, сэр.

- Ну как, не нашлись еще трупы трех моих проводников? Я - доктор Гамель.

- Увы, нет, мосье!

- Ничего, найдутся рано или поздно.

- Да, доктор Форбс и мистер Тиндол уверяют нас в том же. Ледник будто бы рано или поздно отдаст свои жертвы.

- Не сомневаюсь, не сомневаюсь. А какой это будет удачей для Шамони. Туристы повалят к вам толпами. Вы можете создать музей из останков, публика это любит.

Идея, столь чудовищная, никак не способствовала примирению жителей Шамони с ненавистным для них именем доктора Гамеля. Все же ему нельзя отказать в знании человеческой природы. О его идее прослышали местные власти, они самым серьезным образом обсудили ее за своим совещательным столом, и только решительная оппозиция друзей и родственников покойных помешала привести ее в исполнение: те потребовали для найденных останков христианского погребения и сумели настоять на своем.

Во избежание расхищения этих жалких реликвий, их приходилось неусыпно сторожить. И все же кое-какие мелочи попали на рынок. Лохмотья и обрывки парусины были пущены в продажу из расчета двадцать долларов за ярд. Остатки фонаря и кое-какие другие аксессуары оценивались на вес золота. А какой-то англичанин уплатил фунт стерлингов за пуговицу от брюк.