А там, гляжу, пора и вставать. Я спустился с чердака и пошел было вниз; но когда проходил мимо комнаты девочек, то увидел, что дверь в нее открыта, а Мэри-Джейн сидит перед своим раскрытым сундуком и укладывает в него вещи - собирается в Англию. Только в ту минуту она не укладывала, а сидела со сложенным платьем на коленях и плакала, закрыв лицо руками. Я очень расстроился, глядя на нее, да и всякий на моем месте расстроился бы. Я вошел к ней в комнату и говорю:
- Мисс Мэри-Джейн, вы не можете видеть людей в несчастье, и я тоже иной раз не могу. Скажите, что такое случилось?
И она рассказала. Конечно, это было из-за негров, так я и знал. Она говорила, что теперь и поездка в Англию для нее все равно что пропала: как она может там веселиться, когда знает, что мать никогда больше не увидится со своими детьми! А потом расплакалась пуще прежнего, всплеснула руками и говорит:
- Ах, боже мой, боже! Подумать только, что они больше никогда друг с другом не увидятся!
- Увидятся, еще и двух недель не пройдет, - я-то это знаю! - говорю я.
Вот тебе и на! Сорвалось с языка, я и подумать не успел. И не успел я пошевельнуться, как она бросилась ко мне на шею и говорит:
- Повтори это еще раз, и еще, и еще!
Вижу, я проговорился сгоряча да еще наговорил лишнего, а как выпутаться - не знаю. Я попросил, чтобы она дала мне подумать минутку; а ей не терпится - сидит такая взволнованная, красивая, и такая радостная и довольная, будто ей зуб вырвали. Вот я и принялся раскидывать умом. Думаю: по-моему, человек, который возьмет да и скажет правду, когда его припрут к стенке, здорово рискует; ну, сам я этого не испытал, так что наверняка сказать не могу, но все-таки похоже на то; а тут такой случай, что, ей-богу, лучше сказать правду, да оно и не так опасно, как соврать. Надо будет запомнить это и обдумать как-нибудь на свободе: что-то уж очень трудно, против всяких правил. Такого мне еще видеть не приходилось. Ну, думаю, была не была: возьму да и скажу на этот раз правду, хотя это все равно что сесть на бочонок с порохом и взорвать его из любопытства - куда полетишь? И я сказал:
- Мисс Мэри-Джейн, нет ли у вас знакомых за городом, куда вы могли бы поехать погостить денька на три, на четыре?
- Да, к мистеру Лотропу. А зачем?
- Пока это не так важно, зачем. А вот если я вам скажу, откуда я узнал, что ваши негры увидятся со своей матерью недели через две здесь, в этом самом доме, и докажу, что я это знаю, - поедете вы гостить к мистеру Лотропу дня на четыре?
- Дня на четыре! - говорит она. - Да я год там прогощу!
- Хорошо, - говорю я, - кроме вашего слова, мне больше ничего не нужно. Другой бы поклялся на библии - и то я ему не так поверил бы, как одному вашему слову.
Она улыбнулась и очень мило покраснела, а я сказал:
- С вашего позволения, я закрою дверь и запру ее.
Потом я вернулся, опять сел и сказал:
- Только не кричите. Сидите тихо и выслушайте меня, как мужчина. Я должен вам сказать правду, а вам надо взять себя в руки, мисс Мэри, потому что правда эта неприятная и слушать ее будет тяжело, но ничего не поделаешь. Эти ваши дядюшки вовсе не дядюшки, а мошенники, настоящие бродяги. Ну вот, хуже этого ничего не будет, остальное вам уже легко будет вытерпеть.
Само собой, это ее здорово потрясло; только я-то уже снялся с мели и дальше валял напрямик и все дочиста ей выложил, так что у нее только глаза засверкали; все рассказал, начиная с того, как мы повстречали этого молодого дурня, который собирался на пароход, и до того, как она бросилась на шею королю перед своим домом и он поцеловал ее раз двадцать подряд. Тут лицо у нее все вспыхнуло, словно небо на закате, она вскочила да как закричит:
- Ах он скотина! Ну что ж ты? Не трать больше ни минуты, ни секунды - вымазать их смолой, обвалять в перьях и бросить в реку!
Я говорю:
- Ну конечно. Только вы когда хотите это сделать: до того, как вы поедете к мистеру Лотропу, или...
- Ах, - говорит она, - о чем я только думаю! - и опять садится. - Не слушай меня, пожалуйста... не будешь, хорошо? - и кладет свою шелковистую ручку мне на руку, да так ласково, что я растаял и на все согласился. - Я и не подумала, так была взволнована, - говорит она, - а теперь продолжай, я больше не буду. Скажи мне, что делать, и как ты скажешь, так я и поступлю.
- Так вот, - говорю я, - они, конечно, настоящее жулье, оба эти проходимца, только так уж вышло, что мне с ними вместе придется ехать и дальше, хочу я этого или нет, - а почему, лучше не спрашивайте; а если вы про них расскажете, то меня, конечно, вырвут у них из лап; мне-то будет хорошо, только есть один человек, - вы про него не знаете, - так вот он попадет в большую беду. Нам нужно его спасти, верно? Ну разумеется. Так вот и не будем про них ничего говорить.
И тут мне в голову пришла неплохая мысль. Я сообразил, как мы с Джимом могли бы избавиться от наших мошенников: засадить бы их здесь в тюрьму, а самим убежать. Только мне не хотелось плыть одному на плоту днем, чтобы все ко мне приставали с вопросами, поэтому я решил подождать с этим до вечера, когда совсем стемнеет. Я сказал:
- Мисс Мэри-Джейн, я вам скажу, что мы сделаем, и вам, может быть, не придется так долго гостить у мистера Лотропа. Это далеко отсюда?
- И четырех миль не будет - сейчас же за городом, на этой стороне.
- Ну, это дело подходящее. Вы теперь поезжайте туда и сидите спокойно до девяти вечера или до половины десятого, а потом попросите отвезти вас домой, будто бы забыли что-нибудь. Если вы вернетесь домой до одиннадцати, поставьте свечку вот на это окно, и если я после этого не приду - значит, я благополучно уехал и в безопасности. Тогда вы пойдите и расскажите все, что знаете: пускай этих жуликов засадят в тюрьму.
- Хорошо, - говорит она. - Я так и сделаю.
- А если я все-таки не уеду и меня заберут вместе с ними, то вы возьмите и скажите, что я это все вам уже рассказывал, и заступитесь за меня как следует.
- Заступиться! Конечно я заступлюсь! Тебя и пальцем никто не посмеет тронуть! - говорит она, и, вижу, ноздри у нее раздуваются, а глаза так и сверкают.
- Если меня здесь не будет, - говорю я, - то я не смогу доказать, что эти жулики вам не родня, да если б я и был здесь, то все равно не мог бы. Я могу, конечно, присягнуть, что они мошенники и бродяги, - вот и все, хотя и это чего-нибудь да стоит. Ну что ж, найдутся и другие, они не то, что я, - это такие люди, которых никто подозревать не будет. Я вам скажу, где их найти. Дайте мне карандаш и клочок бумаги. Вот: ""Королевский Жираф" Бриксвилл". Спрячьте эту бумажку, да не потеряйте ее. Когда суду понадобится узнать, кто такие эти двое бродяг, пускай пошлют в Бриксвилл и скажут там, что поймали актеров, которые играли "Королевского Жирафа", и попросят, чтобы прислали свидетелей, - весь город сюда явится, мисс Мэри, не успеете глазом моргнуть. Да еще явятся-то злые-презлые!
Я решил, что теперь мы обо всем договорились как следует, и продолжал:
- Пускай аукцион идет своим порядком, вы не беспокойтесь. Никто не обязан платить за купленные вещи в тот же день, а они не собираются уезжать отсюда, пока не получат денег; но мы всё так устроили, что продажа не будет считаться действительной и никаких денег они не получат. Выйдет так же, как с неграми: продажа недействительна, и негры скоро вернутся домой. Да и за негров они тоже ничего не получат. Вот влопались-то они, мисс Мэри, хуже некуда!
- Ну, хорошо, - говорит она, - я сейчас пойду завтракать, а оттуда уж прямо к мистеру Лотропу.
- Нет, это не дело, мисс Мэри-Джейн, - говорю я, - так ничего не выйдет; поезжайте до завтрака.
- Почему же?
- А как, по-вашему, мисс Мэри, почему я вообще хотел, чтоб вы уехали?
- Я как-то не подумала; да и все равно не знаю. А почему?
- Да потому, что вы не то, что какие-нибудь толстокожие. У вас по лицу все можно прочесть, как по книжке. Всякий сразу разберет, точно крупную печать. И вы думаете, что можете встретиться с вашими дядюшками? Они подойдут пожелать вам доброго утра, поцелуют вас, а вы...
- Довольно, довольно! Ну-ну, не надо! Я уеду до завтрака, с радостью уеду! А как же я оставлю с ними сестер?
- Ничего, не беспокойтесь. Им придется потерпеть еще немножко. А то как бы эти мошенники не пронюхали, в чем дело, если вы все сразу уедете. Не надо вам с ними видеться, и с сестрами тоже, да и ни с кем в городе; если соседка спросит, как ваши дядюшки себя чувствуют нынче утром, по вашему лицу все будет видно. Нет, вы уж поезжайте сейчас, мисс Мэри-Джейн, а я тут с ними как-нибудь улажу дело. Я скажу мисс Сюзанне, чтобы она от вас кланялась дядюшкам и передала, что вы уехали ненадолго, отдохнуть и переменить обстановку или повидаться с подругой, а вернетесь к вечеру или завтра утром.
- Повидаться с подругой - это можно, но я не хочу, чтобы им от меня кланялись.
- Ну, не хотите, так и не надо.
Отчего же и не сказать ей этого, ничего плохого тут нет. Такие пустяки сделать нетрудно, и хлопот никаких; а ведь пустяки-то и помогают в жизни больше всего; и Мэри-Джейн будет спокойна, и мне это ничего не стоит. Потом я сказал:
- Есть еще одно дело: этот самый мешок с деньгами.
- Да, он теперь у них, и я ужасно глупо себя чувствую, когда вспоминаю, как он к ним попал.
- Нет, вы ошибаетесь. Мешок не у них.
- Как? А у кого же он?
- Да я теперь и сам не знаю. Был у меня, потому что я его украл у них, чтобы отдать вам; и куда я спрятал мешок, это я тоже знаю, только боюсь, что там его больше нет. Мне ужасно жалко, мисс Мэри-Джейн, просто не могу вам сказать, до чего жалко! старался сделать как лучше - честное слово, старался! Меня чуть-чуть не поймали, и пришлось сунуть мешок в первое попавшееся место, а оно совсем не годится.
- Ну, перестань себя винить, это не нужно, и я этого не позволяю; ты же иначе не мог - и, значит, ты не виноват. Куда же ты его спрятал?
Мне не хотелось, чтоб она опять вспоминала про свои несчастья, и язык у меня никак не поворачивался. Думаю, начну рассказывать, и она представит себе покойника, который лежит в гробу с этим мешком па животе. И я, должно быть, с минуту молчал, а потом сказал ей:
- С вашего позволения, мне бы не хотелось говорить, куда я его девал, мисс Мэри-Джейн. Я вам лучше напишу на бумажке, а вы, если захотите, прочтете мою записку по дороге к мистеру Лотропу. Ну как, согласны?
- Да, согласна.
И я написал: "Я положил его в гроб. Он был гам, когда вы плакали возле гроба поздно ночью. Я тогда стоял за дверью, и мне вас было очень жалко, мисс Мэри-Джейн".
Я и сам чуть не заплакал, когда вспомнил, как она плакала у гроба одна, поздней ночью; а эти мерзавцы спят тут же, у нее в доме, и ее же собираются ограбить! Потом сложил записку, отдал ей и вижу - у нее тоже слезы выступили на глазах. Она пожала мне руку крепко-крепко и говорит:
- Всего тебе хорошего! Я все так и сделаю, как ты мне говоришь; а если мы с тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду, часто-часто буду о тебе думать и молиться за тебя! - И она ушла.
Молиться за меня! Я думаю, если б она меня знала как следует, так взялась бы за что-нибудь полегче, себе по плечу. И все равно, должно быть, она за меня молилась - вот какая это была девушка! У нее хватило бы духу молиться и за Иуду; захочет - так ни перед чем не отступит! Говорите, что хотите, а, я думаю, характера у нее было больше, чем у любой другой девушки; я думаю, по характеру она сущий кремень. Это похоже на лесть, только лести тут нет ни капельки. А уж что касается красоты, да и доброты тоже, куда до нее всем прочим! Как она вышла в ту дверь, так я и не видел ее больше, ни разу не видел! Ну а вспоминал про нее много-много раз - мильоны раз! - и про то, как она обещала молиться за меня; а если б я думал, что от моей молитвы ей может быть какой-нибудь прок, то, вот вам крест, стал бы за нее молиться!
Мэри-Джейн вышла, должно быть, с черного хода, потому что никто ее не видал. Как только я наткнулся на Сюзанну и Заячью Губу, я сейчас же спросил их:
- Как фамилия этих ваших знакомых, к которым вы ездите в гости, еще они живут за рекой?
Они говорят:
- У нас там много знакомых, а чаще всего мы ездим к Прокторам.
- Фамилия эта самая, - говорю, - а я чуть ее не забыл. Так вот, мисс Мэри велела вам сказать, что она к ним уехала, и страшно спешила - у них кто-то заболел.
- Кто же это?
- Не знаю, что-то позабыл; но как будто это...
- Господи, уж не Ханна ли?
- Очень жалко вас огорчать, - говорю я, - но только это она самая и есть.
- Боже мой, а ведь только на прошлой неделе она была совсем здорова! И опасно она больна?
- Даже и сказать нельзя - вот как больна! Мисс Мэри-Джейн говорила, что родные сидели около нее всю ночь, - боятся, что она и дня не проживет.
- Подумать только! Что же с ней такое?
Так сразу я не мог придумать ничего подходящего и говорю:
- Свинка.
- У бабушки твоей свинка! Если б свинка, так но стали бы около нее сидеть всю ночь!
- Не стали бы сидеть? Скажет тоже! Нет, знаешь ли, с такой свинкой обязательно сидят. Эта свинка совсем другая. Мисс Мэри-Джейн сказала - какая-то новая.
- То есть как это - новая?
- Да вот так и новая, со всякими осложнениями.
- С какими же это?
- Ну, тут и корь, и коклюш, и рожа, и чахотка, и желтуха, и воспаление мозга, да мало ли еще что!
- Ой, господи! А называется свинка?
- Так мисс Мэри-Джейн сказала,
- Ну а почему же все-таки она называется свинкой?
- Да потому, что это и есть свинка. С нее и начинается.
- Ничего не понимаю, чушь какая-то! Положим, человек ушибет себе палец, а потом отравится, а потом свалится в колодец и сломает себе шею и кто-нибудь придет и спросит, отчего он умер, так какой-нибудь дуралей может сказать: "Оттого, что ушиб себе палец". Будет в этом какой-нибудь смысл? Никакого. И тут тоже никакого смысла нет, просто чушь. А она заразная?
- Заразная? Это все равно как борона: пройдешь мимо в темноте, так непременно зацепишься - не за один зуб, так за другой, ведь верно? И никак не отцепишься от этого зуба, а еще всю борону за собой потащишь, верно? Ну так вот эта свинка, можно сказать, хуже всякой бороны: прицепится, так не скоро отцепишь.
- Это просто ужас что такое! - говорит Заячья Губа. - Я сейчас пойду к дяде Гарви и...
- Ну конечно, - говорю я, - как не пойти! Я бы на твоем месте пошел. Ни минуты не стал бы терять.
- А почему же ты не пошел бы?
- Подумай, может сама сообразишь. Ведь твоим дядюшкам нужно уезжать к себе в Англию как можно скорее. А как же ты думаешь: могут они сделать такую подлость - уехать без вас, чтобы вы потом всю дорогу ехали одни? Ты же знаешь, что они станут вас дожидаться. Теперь дальше. Твой дядя Гарви проповедник. Очень хорошо. Так неужели проповедник станет обманывать пароходного агента? Неужели он станет обманывать судового агента, для того чтобы они пустили мисс Мэри на пароход? Нет, ты знаешь, что не станет. А что же он сделает? Скажет: "Очень жаль, но пускай церковные дела обходятся как-нибудь бей меня, потому что моя племянница заразилась этой самой множественной свинкой и теперь мой священный долг - сидеть здесь три месяца и дожидаться, заболеет она или нет". Но ты ни на что не обращай внимания, если, по-твоему, надо сказать дяде Гарви...
- Еще чего! А потом будем сидеть тут, как дураки, дожидаться, пока выяснится - заболеет Мэри-Джейн или нет, - вместо того чтобы всем вместе веселиться в Англии. Глупость какую выдумал!
- А все-таки, может сказать кому-нибудь из соседей?
- Скажет тоже! Такого дурака я еще не видывала! Как же ты не понимаешь, что они пойдут и всё выболтают. Одно только и остается - совсем никому не говорить.
- Что ж, может ты и права... да, должно быть, так и надо.
- Только все-таки, по-моему, надо сказать дяде Гарви, что она уехала ненадолго, а то он будет беспокоиться.
- Да, мисс Мэри-Джейн так и хотела, чтобы вы ему сказали. "Передай им, говорит, чтобы кланялись дяде Гарви и Уильяму и поцеловали их от меня и сказали, что я поехала за реку к мистеру... к мистеру..." Как фамилия этих богачей, еще ваш дядя Питер очень их уважал? Я говорю про тех, что...
- Ты, должно быть, говоришь про Апторпов?
- Да, да, верно... Ну их совсем, эти фамилии, никогда их почему-то не вспомнишь вовремя! Так вот, она велела передать, что уехала к Апторпам - попросить их, чтобы они непременно приехали на аукцион и купили этот дом; дядя Питер так и хотел, чтобы дом достался им, а не кому-нибудь другому; она сказала, что не отвяжется от них, пока не согласятся, а после того, если она не устанет, вернется домой; а если устанет, то приедет домой утром. Она не велела ничего говорить насчет Прокторов, а про одних только Апторпов - и это сущая правда, потому что она и туда тоже заедет сказать насчет дома; я-то это знаю, потому что она сама мне так сказала.
- Ну, хорошо, - сказали девочки и побежали скорей ловить своих дядюшек да передавать им поклоны, поцелуи и всякие поручения.
Теперь все было в порядке. Девочки ничего не скажут, потому что им хочется в Англию; а король с герцогом будут очень довольны, что Мэри-Джейн уехала хлопотать для аукциона, а не осталась тут, под рукой у доктора Робинсона. Я и сам радовался. "Вот, думаю, ловко обделал дельце! Пожалуй, у самого Тома Сойера так не вышло бы. Конечно, он бы еще чего-нибудь прибавил для фасона, да я по этой части не мастак - не получил такого образования".
Ну, к концу дня на городской площади начался аукцион и тянулся долго-долго, а наш старикашка тоже вертелся возле аукционера и то и дело вставлял какое-нибудь благочестивое слово или что-нибудь из писания, и герцог тоже гугукал в знак сочувствия, как умел, и вообще старался всем угодить.
Но время помаленьку шло, аукцион тянулся да тянулся, и в конце концов все было распродано, - все, кроме маленького участка земли на кладбище. Они старались и его сбыть с рук - этому королю хотелось все сразу заглотать, точно какому-нибудь верблюду. Ну а пока они этим занимались, подошел пароход, а минуты через две, смотрю, с пристани валит толпа с ревом, с хохотом, с воем и выкрикивает:
- Вот вам и конкуренты! Вот вам и еще парочка наследников Питера Уилкса! Платите деньги, выбирайте, кто больше нравится!