Глава XXXII. Посрамление Даули

Когда в субботу на закате прибыл весь этот груз, мне нелегко было помешать Марко и его жене упасть в обморок. Они были уверены, что мы с Джонсом разорены, и проклинали себя за содействие нашему банкротству. Помимо провизии для обеда, которая тоже обошлась мне в довольно крупную сумму, я купил еще многое, что могло пригодиться нашим хозяевам в будущем: например, мешок пшеницы, - белый хлеб такое же редкое лакомство за столом у людей их класса, как сливочное мороженое за столом отшельника; затем большой обеденный стол; затем два фунта соли - тоже роскошь в глазах наших хозяев; затем посуду, табуретки, одежду, небольшой бочонок пива и так далее. Я попросил Марко и его жену никому не говорить обо всем этом великолепии, чтобы удивить гостей и пустить им пыль в глаза. Увидав новые одежды, эти простодушные супруги были рады, как дети; они не спали всю ночь, дожидаясь рассвета, чтобы надеть их, и облачились в них за час до восхода солнца. Тут их восторг дошел до таких пределов, что вознаградил меня за мой прерванный сон. Король спал, как всегда, словно мертвый. Марко с женой не могли поблагодарить его за одежду, так как я им это запретил, но пытались всячески показать ему, как они благодарны. Однако все впустую: он ничего не заметил.

Июньский день выдался на редкость ясный и теплый, на дворе был просто рай, в комнаты не хотелось заходить. Гости явились к полудню; мы собрались под большим деревом и скоро разговорились, как старые приятели. Даже король оттаял немного, хотя сначала ему нелегко было привыкнуть, что его называют просто Джонсом. Я просил его не забывать, что он фермер, ко вместе с тем просил его не вдаваться в подробности, а довольствоваться простым утверждением этого факта. Ибо он был из тех людей, которые все испортят, если их не предупредишь, так как язык он имел гибкий, ум деятельный, а сведения обо всем самые туманные.

Даули был разодет, как павлин. Мне без труда удалось заставить его разговориться и рассказать свою историю; было приятно сидеть под деревом и слушать его болтовню. Он сам выковал свое счастье. А такие люди умеют порассказать. Они заслуживают уважения и настойчиво его требуют. Он рассказал, как он вступил в жизнь сиротой, без денег и без друзей; как он жил хуже, чем живут рабы у иного хозяина; как он работал ежедневно по шестнадцати, по восемнадцати часов и питался одним черным хлебом, да и то впроголодь; как его усердие привлекло наконец внимание доброго кузнеца, который чуть не свалил его с ног великодушным предложением взять его к себе в ученики на девять лет, на готовых харчах и одежде, и научить ремеслу, - или "секрету", как выразился Даули. Это было первое его возвышение, первая блистательная удача; и он до сих пор говорил о ней с восторгом и не переставал удивляться, что такое необычайное счастье могло выпасть на долю обыкновеннейшего человека. За все время своего ученичества он ни разу не получил новой одежды, но в тот день, когда ученичество кончилось, его хозяин подарил ему новое одеяние из сермяги, в котором он чувствовал себя несказанно богатым и прекрасным.

- Я помню этот день! - восторженно воскликнул колесник.

- И я тоже! - вскричал каменщик. - Я тогда не поверил, что это твоя одежда. Честное слово, не поверил!

- Никто не верил! - крикнул Даули, и глаза его засверкали. - Я из себя выходил, убеждая соседей, что одежда эта не краденая. То был великий день, великий день; таких дней не забывают.

Да, его хозяин был прекрасный человек, дела его процветали так, что он дважды в год до отвала наедался мясом и белым хлебом - настоящим пшеничным хлебом; по правде говоря, он жил как лорд. Со временем Даули унаследовал его предприятие и женился на его дочери.

- А теперь посмотрите, как все изменилось, - сказал он внушительно. - Два раза в месяц я ем свежее мясо. - Он помолчал, чтобы слушатели имели возможность понять все значение этих слов. - И восемь раз в месяц - солонину.

- Это правда, - подтвердил колесник, затаив дыхание.

- Я это сам видел, - почтительно подтвердил каменщик.

- А белый хлеб у меня на столе каждое воскресенье, круглый год, - торжественно добавил кузнец. - Скажите по совести, друзья, разве это не правда?

- Клянусь головой, правда! - вскричал каменщик.

- Я это подтверждаю, - сказал колесник.

- Скажите сами, какая у меня в доме мебель! - Даули широко раздвинул руки, как бы предоставляя каждому полную свободу слова. - Говорите все что хотите. Говорите так, словно меня здесь нет.

- У тебя пять табуреток, и притом прекрасной работы, хотя твоя семья состоит из трех человек, - сказал колесник с глубоким уважением.

- А для еды и питья у тебя шесть деревянных кубков, и шесть деревянных тарелок, и две оловянные, - торжественно сказал каменщик. - Я говорю это по чистой совести, зная, что буду отвечать перед богом на Страшном суде за каждое лживое слово.

- Ну, теперь ты знаешь, что я за человек, брат Джонс,- сказал кузнец с благородной и дружественной снисходительностью, - и, разумеется, думаешь, что такой человек требует к себе уважения и не станет якшаться с незнакомыми людьми, пока не узнает, кто они такие; но ты не беспокойся: знай, что я готов принять каждого как равного и друга, какое бы скромное ни занимал он положение в этом мире, лишь бы он был хороший человек. И в подтверждение моих слов вот тебе моя рука; я сам заявляю, что мы с тобой равны, совершенно равны, - и он улыбнулся всем самодовольной улыбкой бога, который совершил благородный и прекрасный поступок и отлично понимает это.

Король принял протянутую руку с плохо скрытым неудовольствием и сейчас же выпустил ее, как дама выпускает из рук скользкую рыбу; все это произвело отличное впечатление, ибо ошибочно было принято за естественное смущение человека, ослепленного блеском величия.

Угольщица вынесла стол и поставила его под деревом. Это, видимо, изумило гостей, так как стол был новый и хорошо сделанный. Но изумление еще возросло, когда госпожа Филлис, стараясь принять самый равнодушный вид, но с сияющими тщеславием глазами, не спеша развернула ослепительно белую скатерть и покрыла ею стол. Скатерти не было даже у кузнеца, при всем великолепии его дома, и видно было, что он сильно задет. Зато Марко чувствовал себя как в раю; и это тоже было заметно. Филлис вынесла два прекрасных новых табурета и - о! - это произвело сенсацию; гости были потрясены. Потом она вынесла еще два, стараясь сохранить полное спокойствие. Новая сенсация, благоговейный шепот. Потом еще два; гордость так переполнила ее, что казалось, будто она движется по воздуху. Гости были потрясены, и каменщик пробормотал:

- Перед такой роскошью невольно благоговеешь.

Как только госпожа Филлис повернулась, чтобы идти обратно в дом, Марко, чувствуя, что надо ковать железо, пока горячо, сказал ей, стараясь говорить спокойно и сдержанно, хотя это не очень ему удавалось:

- Достаточно, остальные приносить не надо.

Остальные! Значит, это еще не все. Эффект был необычайный. Я и сам не мог бы добиться лучшего.

Затем пошли сюрпризы за сюрпризами, подогревшие общее изумление до ста пятидесяти градусов в тени, но парализовавшие внешние его проявления, которые свелись к охам и ахам и безмолвному возведению к небу рук и очей. Она принесла посуду, совершенно новенькую; новые деревянные чашки и прочие столовые принадлежности; пиво, рыбу, цыплят, гуся, яйца, жареную говядину, жареную баранину, ветчину, зажаренного поросенка и груду белого пшеничного хлеба. Никто из них за всю жизнь не видел подобного великолепия. И пока они сидели, отупевшие от изумления, я как бы случайно взмахнул рукой, и передо мной, как из-под земли, возник сын лавочника и заявил, что он пришел за деньгами.

- Хорошо, - сказал я равнодушно. - Сколько там всего? Подведи итог.

Он стал вслух читать счет, и потрясенные гости слушали, и волны удовлетворения заливали мою душу, и волны то ужаса, то восторга заливали душу Марко:

Он умолк. Наступила зловещая тишина. Никто не смел шевельнуться. Никто не смел дохнуть.

- Это все? - спросил я, и голос мой был совершенно спокоен.

- Все, прекрасный сэр, только некоторые мелочи я отнес в графу "разная утварь". Если угодно, я могу их выде...

- Это лишнее, - сказал я, сопровождая свои слова жестом полного безразличия. - Скажи общий итог, пожалуйста.

Приказчик прислонился к дереву, чтобы удержаться на ногах, и сказал:

- Тридцать девять тысяч сто пятьдесят мильрейсов¹!

¹ (Мильрейс - португальская золотая монета, равная 1000 рейсам. Твен ошибочно считает, что мильрейс равен ¹/₁₀₀₀ рейса, а потому приводит ее в качестве мелкой монеты)

Колесник свалился со стула, остальные ухватились за стол, чтобы не упасть, и хором воскликнули:

- Господи, не покинь нас в день бедствия!

Приказчик поспешил сказать:

- Отец поручил передать вам, что совесть не позволяет ему требовать, чтобы вы уплатили все сразу, и он только просит вас...

Я обратил на его слова так мало внимания, словно это был ветер, с видом полнейшего равнодушия достал деньги и кинул на стол четыре доллара. Надо было видеть, как все уставились на эти монеты!

Приказчик был изумлен и очарован. Он попросил меня оставить в залог один доллар, пока он сходит в город за...

Я перебил:

- За девятью центами сдачи? Вздор! Сдачу возьми себе.

Это вызвало изумленный шепот:

- Он набит деньгами! Он швыряет деньги, словно грязь!

Кузнец был уничтожен.

Приказчик схватил деньги и убежал, пьяный от счастья. Я сказал Марко и его жене:

- Добрые люди, вот вам небольшой подарок, - и протянул им кошельки-пистолеты с таким видом, будто это сущий пустяк, хотя в каждом из них, как в копилке, находилось по пятнадцати центов; и пока эти бедняки рассыпались в благодарности, я повернулся к остальным и сказал так спокойно, словно спрашивал, который час: - Что ж, если вы готовы, обед, я думаю, тоже готов. Приступим.

Все это получилось действительно великолепно. Никогда еще не удавалось мне произвести больший эффект, выгоднее использовать имевшиеся под рукой материалы. Кузнец, тот был просто уничтожен. Не хотел бы я быть на месте этого человека! А он-то хвастал, что дважды в год объедается мясом, и ест свежую рыбу два раза в месяц, и каждое воскресенье ест солонину, имея семью из трех человек. Все это обходилось ему в год не дороже 69.2.6 (шестидесяти девяти центов, двух миллей и шести мильрейсов). И вдруг является человек, который швыряет на стол четыре доллара зараз, да еще с таким видом, будто ему скучно возиться со столь мелкими суммами. Да, Даули увял, съежился, свернулся, словно воздушный шарик, на который наступила корова.