Глава XI. Поразительное открытие простофили

Существуют три безошибочных способа доставить удовольствие писателю; вот они в восходящем порядке: 1) сказать ему, что вы читали одну из его книг; 2) сказать ему, что вы читали все его книги; 3) просить его дать вам прочесть рукопись его будущей книги.

№ 1 заставит его уважать вас; № 2 заставит его хорошо относиться к вам; № 3 завоюет вам прочное место в его сердце.

Календарь Простофили Вильсона

По поводу имени прилагательного:

Коли чувствуешь сомненье, 
Зачеркни без сожаленья.

Календарь Простофили Вильсона

Но вот явились близнецы, и потекла беседа. Это была приятная, откровенная беседа, какая помогает упрочить дружбу. По просьбе гостей Вильсон достал свой календарь и прочел несколько заметок, и они удостоились горячей похвалы. Это доставило автору такое удовольствие, что в ответ на просьбу близнецов дать им почитать календарь дома он с радостью вручил им всю пачку своих листков. В своих скитаниях по свету братья убедились, что существуют три верных способа доставить автору удовольствие, и сейчас прибегли к самому действенному из всех трех.

Внезапно их беседа была прервана. Вошел Том Дрисколл и присоединился к компании. Пожимая знатным иностранцам руки, он прикинулся, что видит их впервые, хотя на самом деле уже видел их мельком на приеме у вдовы Купер, когда обворовывал ее дом.

Каждый из близнецов отметил про себя, что у Тома холеное и довольно красивое лицо и в движениях его нет угловатости: они плавны и, пожалуй, даже изящны. Анджело понравился его взгляд, но Луиджи показалось, что он подметил в нем что-то затаенное и хитрое; Анджело нашел, что у Тома приятная, свободная манера речи, но Луиджи счел ее даже чересчур свободной. Анджело мысленно назвал его довольно симпатичным молодым человеком, но Луиджи воздержался пока от выводов. Том вмешался в беседу, задав Вильсону вопрос, который повторял уже раз сто. Он всегда делал это в тоне добродушной шутки, однако всегда причинял этим Вильсону боль, ибо касался его тайной раны; сегодня же боль была особенно чувствительной, потому что присутствовали посторонние.

- Ну как, юрист? Нашлось для вас какое-нибудь дельце, а?

Вильсон прикусил губу, но, стараясь казаться равнодушным, ответил:

- Пока нет.

Судья Дрисколл великодушно умолчал об юридическом образовании Вильсона, когда рассказывал близнецам его биографию.

Том весело рассмеялся и пояснил:

- Джентльмены, Вильсон - юрист, но у него нет практики.

Несмотря на ядовитый сарказм этого замечания, Вильсон сдержался и сказал спокойным тоном:

- Верно, у меня нет практики. Верно, мне ни разу не поручали ни одного процесса, и вот уже двадцать лет, как я должен зарабатывать себе на хлеб, приводя в порядок счетные книги, - да и это бывает не так часто, как хотелось бы мне. Но скажу вам не хвалясь: у меня хорошая юридическая подготовка. В твоем возрасте, Том, я уже избрал себе профессию и вскоре обладал достаточными знаниями, чтобы применить их на деле. - Том поморщился, а Вильсон продолжал: - Я пока еще не получил возможности испытать свои силы на этом поприще, может быть никогда и не получу, но зато уж если получу, то в грязь лицом не ударю, потому что все годы я не переставал совершенствовать свои познания в этой области.

- Вот! Вот! Железная выдержка! Мне это нравится! Знаете, что я надумал? Поручить вам все свои дела. Мои дела да ваш юридический опыт - вот это будет весело! Верно, Дэв? - И Том захохотал.

- Если бы мне поручили... - Вильсон вдруг вспомнил девушку в спальне, и ему очень захотелось сказать: "Если бы мне поручили ту подозрительную часть твоих дел, которую ты держишь в тайне, мне бы работенки хватило!" Но он вовремя одумался и проговорил: - Впрочем, это не тема для общей беседы.

- Ладно, поговорим о другом; я чувствую, вы хотели подпустить мне какую-то шпильку, так что я рад переменить разговор. Как процветает ваша Жуткая Тайна? Господа, Вильсон задумал вытеснить с рынка все обыкновенное оконное стекло и заменить его стеклом с узорами от жирных пальцев; он собирается стать богачом - будет продавать это стекло по бешеным ценам коронованным особам Европы для украшения дворцов. Ну-ка, покажите свою коллекцию, Дэв!

Вильсон принес три стеклянные пластинки и сказал:

- Я прошу собеседника провести правой рукой по волосам, чтобы пальцы покрылись тонким слоем естественного жира, а затем приложить кончики пальцев к стеклу. На стекле отпечатается тончайшая паутина линий, и она может сохраниться навсегда, если уберечь стекло от трения о другие предметы. Начнем с тебя, Том!

- А ведь вы, кажется, уже раза два снимали у меня отпечатки пальцев?

- Правильно, снимал, но это было давно, когда тебе было лет двенадцать.

- Ага. Разумеется, с тех пор у меня все изменилось, а коронованным особам необходимо разнообразие!

Том провел всей пятерней по своим густым, коротко остриженным волосам, потом прижал поочередно каждый палец к стеклянной пластинке. Анджело сделал отпечатки своих пальцев на другой пластинке, Луиджи - на третьей. Вильсон подписал снизу имена, месяц и число и убрал свои стеклышки. Том хихикнул и сказал:

- Не мое дело вмешиваться, но если вы гонитесь за разнообразием, то вы зря испачкали одно стекло. Ведь у близнецов отпечатки одинаковые!

- Ну, теперь уж поздно говорить об этом, да и мне хотелось иметь от каждого из них отдельно память, - отвечал Вильсон, снова садясь на свое место.

- Кстати, Дэв, - не унимался Том, - раньше вы, бывало, предсказывали судьбу тех, у кого брали отпечатки пальцев. Да будет вам известно, джентльмены, что Дэв у нас вообще гений, прирожденный гений, великий ученый, зря прозябающий в этом захолустье, пророк, которого постигла участь всех пророков в своем отечестве. Ведь людям здесь наплевать на всякую ученость; наоборот, они считают, что у него голова набита глупостями. Разве не так, а, Дэв? Но ничего, он еще оставит после себя след... я хотел сказать - след от пальцев, ха-ха-ха! Нет, правда, попросите его когда-нибудь взглянуть мельком на ваши ладони: замечательное представление и почти задаром. Не понравится, можете получить деньги обратно! Он прочитает каждую складочку у вас на ладони, точно по книге, и назовет не только пятьдесят - шестьдесят событий, которые вас ждут, но даже пятьдесят - шестьдесят тысяч, которые не ждут. Ну-ка, Дэв, докажите этим джентльменам, что в нашем городе имеется талантливый, разносторонний ученый, о существовании которого никто не подозревает!

Вильсон морщился от назойливой и не очень-то вежливой болтовни, и гости сострадательно поглядывали на него. Они правильно решили, что лучший способ помощи Вильсону - это принять все услышанное всерьез и с уважением; и вот, пропустив мимо ушей довольно плоские остроты Тома, Луиджи сказал:

- За время наших странствий мы немного познакомились с хиромантией и отлично знаем, какие изумительные тайны может она раскрыть. Уж если это не наука и не одна из самых великих, тогда не знаю, чем ее и считать. На Востоке, например...

Поглядев на него удивленно и с недоверием, Том сказал:

- Вы называете это шарлатанство наукой? Да вы, верно, шутите!

- Нисколько. Четыре года назад нам прочитали всю нашу жизнь по руке, как по книге.

- То есть вы хотите сказать, что это было похоже на правду? - спросил Том, уже не так недоверчиво.

- Еще бы! - ответил Анджело. - Нам описали наши характеры с такой изумительной точностью, что мы и сами не сумели бы сделать это точнее. И вдобавок прочли по руке два-три события, о которых, кроме нас, не знала ни одна душа.

- Впрямь колдовство какое-то! - воскликнул Том, загораясь любопытством. - Ну а как насчет будущего, это вам тоже правильно предсказали?

- В общих чертах довольно правильно, - ответил Луиджи. - Кое-какие события в самом деле совершились, как было предсказано, причем наиболее важное из них - в том же году. И некоторые мелкие предсказания исполнились тоже, хотя кое-что и не пополнилось и, возможно, даже никогда не исполнится; впрочем, я скорее буду удивлен, если это не случится, чем наоборот.

С Тома слетело все шутовство: то, что он услышал, произвело на него сильнейшее впечатление. Он сказал, как бы извиняясь:

- Дэв, я не хотел умалить вашу науку: я просто болтал, скажем прямо - трепал языком. Мне ужасно хочется, чтобы вы взглянули на их ладони. Ну пожалуйста, прошу вас!

- Ладно, я готов исполнить твою просьбу, но помни, что я ведь не имел возможности стать знатоком этого дела, да я и не претендую на особый опыт. Если какой-нибудь случай из прошлого более или менее явно отпечатался на ладони, я обычно могу его обнаружить, но прочее частенько ускользает от меня, - не скажу, что всегда, но довольно часто. Что же касается предсказания будущего, то здесь я себе не очень-то доверяю. Не думайте, что я каждый день занимаюсь хиромантией, отнюдь нет. За последние пять-шесть лет я не обследовал даже пяти-шести рук; понимаете, люди начали подшучивать, и я решил это дело бросить, покуда не кончатся пересуды. Давайте условимся так, граф Луиджи: я попытаюсь прочесть ваше прошлое, и если сделаю это успешно... нет, все равно, даже тогда я не стану касаться будущего: пусть этим занимаются специалисты.

Он взял руку Луиджи.

- Погодите, Дэв, - сказал Том. - Пока не начинайте! Граф Луиджи, вот вам карандаш и бумага. Запишите здесь то самое важное событие, которое, как вы говорили, было вам предсказано и совершилось в том же году. Запишите это и дайте мне, чтоб я смог проверить Дэва.

Загораживая рукой бумагу, чтобы другие не увидели, что он пишет, Луиджи нацарапал несколько слов и, сложив листок, подал его Тому со словами:

- Если он угадает, я скажу вам, и вы прочтете.

Вильсон погрузился в изучение ладони Луиджи - нашел линию жизни, линию сердца, линию головы и так далее и проследил их связь с паутиной более тонких и малоприметных линий, расходившихся в разные стороны; он пощупал мясистый бугор у основания большого пальца и отмстил про себя его форму, а также той части ладони, которая находилась между запястьем и основанием мизинца; потом внимательнейшим образом осмотрел все пальцы, их форму, соотношение между собой и то, как они располагаются, когда рука находится в состоянии покоя. Остальные трое наблюдали эту процедуру, затаив дыхание: все они склонились над ладонью Луиджи, ни единым звуком не нарушая тишины. А Вильсон уже во второй раз, но все так же внимательно, обследовал ладонь и только потом начал излагать результаты своих наблюдений.

Он описал характер Луиджи, его наклонности, симпатии и антипатии, стремления и маленькие чудачества, и все это так, что Луиджи стал морщиться, а остальные - смеяться. Впрочем, оба брата заявили, что портрет написан мастерски и очень похож.

Затем Вильсон приступил к описанию жизни Луиджи. Он говорил осторожно, с запинкой, медленно водя пальцем по главным линиям ладони, время от времени задерживаясь на какой-нибудь "звездочке" и пристально разглядывая все линии по соседству с ней. Он назвал два-три прошлых события, и Луиджи подтвердил правильность его слов. Обследование продолжалось. Внезапно Вильсон удивленно поднял голову.

- Вот здесь отмечено одно событие, о котором вам, вероятно, не хотелось бы...

- Ничего, говорите! - добродушно сказал Луиджи. - Обещаю вам, что меня это не смутит.

Но Вильсон все еще колебался и не знал, что ему делать. Потом сказал:

- По-моему, это слишком деликатное дело. Лучше уж я напишу или шепну вам на ухо, и тогда вы сами решите, говорить ли мне об этом, или нет.

- Отлично, - согласился Луиджи, - пишите!

Вильсон написал что-то на листке бумаги и отдал Луиджи, тот прочел и обратился к Тому:

- Мистер Дрисколл, разверните-ка ваш листок и прочтите его вслух.

Том прочел:

- "Мне было предсказано, что я убью человека. Это свершилось в том же самом году". Ах ты черт! - воскликнул он.

Затем Луиджи дал ему записку Вильсона и сказал:

- А теперь прочтите вот это!

Том прочел:

- "Вы убили кого-то, но я не могу разобрать, мужчину, женщину или ребенка".

- Ого! - воскликнул Том в изумлении. - Первый раз в жизни слышу что-нибудь подобное. Выходит, своя собственная рука - смертельный враг! Подумать только - на руке остаются следы самых глубоких, можно сказать роковых тайн, и эта рука-предательница готова выдать их первому встречному, промышляющему черной магией! Но зачем же вы показываете свою руку, если на ней написаны такие страсти?

- А мне-то что? - спокойно сказал Луиджи. - Пусть знают! У меня были основания убить этого человека, и я ни о чем не жалею.

- Что же это за основания?

- Ну... в общем он это заслужил.

- Я вам сейчас расскажу, почему он его убил, раз он сам не хочет, - взволнованно заговорил Анджело. - Он это сделал, чтоб спасти мою жизнь, - вот почему. Значит, это был благородный поступок, а не то, что надо таить.

- Правильно, правильно! - сказал Вильсон. - Если это было сделано для спасения жизни брата, то это был великий и благородный поступок.

- Полноте! - возразил Луиджи. - Мне очень приятно это слышать, но на поверку тут нет ни бескорыстия, ни великодушия, ни героизма. Вы забываете об одном: допустим, я не спас бы жизни Анджело, что стало бы тогда со мной? Если бы я позволил тому человеку убить его, он наверняка убил бы и меня тоже! Значит, я спас собственную жизнь.

- Ну, это одни слова! - сказал Анджело. - Уж я-то тебя знаю и не поверю, что ты тогда хоть на миг подумал о себе. У меня хранится оружие, которым Луиджи убил этого человека, когда-нибудь я вам его покажу. Этот кинжал, еще до того, как он попал в руки Луиджи, имел свою долгую историю. Его подарил моему брату индийский раджа, гаеквар Бароды¹: кинжал этот хранился в его семье не то двести, не то триста лет. Им было убито довольно много дурных людей, которые нарушали покой самого раджи и его предков. На вид оружие это ничем особенным не отличается, разве только тем, что оно не похоже на обычные кинжалы или ножи, - сейчас я вам его нарисую. - Анджело взял лист бумаги и принялся быстро чертить. - Вот так: широкий, зловещего вида клинок, с краями, острыми, как бритва. На клинке выгравированы знаки и имена прежних владельцев. Я добавил сюда имя Луиджи латинскими буквами и изобразил, как видите, наш герб. Обратите внимание, какая у него странная рукоять. Она сделана из цельной слоновой кости и отполирована, как зеркало, длина ее - четыре-пять дюймов, она круглая и толстая, как кисть мужской руки, а сверху плоская, чтобы удобнее было упираться большим пальцем; вы хватаете кинжал, кладете на это место большой палец, заносите над головой и ударяете сверху вниз. Гаеквар показал нам, как им пользоваться, когда дарил его брату, и в ту же самую ночь Луиджи пришлось воспользоваться этим оружием, а у гаеквара стало одним слугой меньше. Ножны кинжала отделаны великолепными драгоценными камнями. И конечно, ножны гораздо интереснее, чем сам кинжал.

¹ (...гаеквар Бароды. - Барода - княжество в Индии. Гаекварами назывались правители этого княжества)

Том подумал: "Какое счастье, что я пришел сюда. Я бы продал этот кинжал за гроши: ведь я-то думал, что это стекляшки, а не драгоценные камни!"

- Ну, а дальше что? Почему вы замолчали? - сказал Вильсон. - Мы сгораем от любопытства, расскажите об этом убийстве, пожалуйста!

- Коротко говоря, во всем виноват кинжал. Той же ночью слуга-туземец проскользнул к нам в комнату во дворце с целью убить нас и украсть кинжал, несомненно ради этих драгоценных камней на ножнах. Луиджи положил кинжал под подушку, а спали мы с ним в одной постели. В комнате горел лишь тусклый ночник. Я спал, а Луиджи - нет; и вдруг он заметил во мраке приближающуюся фигуру. Он выхватил кинжал из ножен и держал его наготове, - ничто не мешало ему: было очень жарко, и мы лежали нагишом. Через несколько мгновений у нашего изголовья выросла фигура туземца. Он склонился ко мне и занес правую руку с ножом над моей головой. Но Луиджи схватил его за кисть, рванул к себе и вонзил кинжал ему в горло. Вот и вся история.

Только тут Вильсон и Том перевели дух. Еще некоторое время этот трагический случай оставался предметом беседы, потом вдруг Простофиля взял Тома за руку и сказал:

- А знаешь, Том, как ни странно, я никогда не видел твоих ладоней. Может быть, и у тебя есть какие-нибудь маленькие подозрительные тайны, которые нуждаются в... Что с тобой?

Том резко отдернул руку, на лице его отразилось смятение.

- Глядите, он покраснел! - удивился Луиджи.

Том метнул на него злобный взгляд и грубо выпалил:

- Даже если и так, это еще не значит, что я убийца.

Смуглое лицо Луиджи залилось краской, но прежде чем он успел вымолвить слово или вскочить, Том испуганно воскликнул:

- Тысячу раз прошу прощения! Это вырвалось у меня нечаянно, необдуманно, я очень, очень сожалею. Пожалуйста, простите меня!

Вильсон всеми силами старался загладить эту неловкость, и близнецы охотно простили Тому его грубый выпад по адресу Луиджи из жалости к хозяину, видя, как он расстроен бестактностью Тома. Однако сам обидчик не успокоился. Он делал вид, будто все в порядке, и внешне это ему довольно хорошо удавалось, хотя в душе он был очень зол, потому что эти трое стали свидетелями его неосторожного поведения; но, ругая их, он и не подумал пенять на себя самого за то, что дал им повод к подозрению. Тут его выручил счастливый случай, и Том опять подобрел и почувствовал прилив великодушия. Дело в том, что между близнецами возникла ссора, вернее - не столько ссора, сколько небольшой спор, и, слово за слово, начались взаимные упреки. Том был в восторге, это его до такой степени обрадовало, что он принялся осторожно подливать масла в огонь, делая при этом вид, что руководствуется совсем иными, благородными побуждениями. При его содействии огонь превратился в пламя, и, возможно, ему удалось бы увидеть настоящий пожар, если бы вдруг не раздался стук в дверь, рассердивший его в той же мере, в какой он обрадовал хозяина. Вильсон отпер дверь. В дом вошел Джон Бэкстон - полный кипучей энергии, добродушный и невежественный старик ирландец, оплот политической мысли в провинциальных масштабах, всегда принимавший горячее участие в любых общественных мероприятиях. В этот период в городке шли бурные дебаты по поводу употребления рома. Возникли две сильные партии: одна в защиту рома, другая - против. Так как Бэкстон был видным деятелем первой, его послали найти братьев-близнецов и пригласить их на массовый митинг поборников рома. Он выполнил поручение, сообщив, что кланы уже сходятся в большом зале над крытым рынком. Луиджи любезно принял приглашение. Анджело - менее любезно, ибо он не любил больших скоплений народа и не пил американских горячительных напитков, более того - иногда, если это представляло для него выгоду, он вообще становился трезвенником.

Близнецы пошли вместе с Бэкстоном, а Том Дрисколл последовал за ними, не дожидаясь приглашения.

Еще издали можно было заметить длинную извилистую линию горящих факелов, двигавшихся по главной улице, оттуда доносились глухие удары барабанов, звон цимбал, попискивание флейт и слабый гул далекого "ура". Когда близнецы подошли к рынку, хвост процессии уже взбирался на лестницу; наверху в зале было полно народу, и всюду факелы, дым, шум, гам, ликование. Бэкстон провел близнецов на трибуну, - Том Дрисколл по-прежнему следовал за ними, - и передал их председателю под бурю приветственных аплодисментов. Когда шум немного поутих, председатель предложил:

- Изберем наших высоких гостей почетными членами нашей замечательной организации, являющей собой рай для свободных людей и ад для рабов.

Красноречие председателя снова открыло шлюзы энтузиазма, и с громоподобным единодушием избрание состоялось. Затем послышался рев голосов:

- Вспрыснуть! Вспрыснуть! Дайте им выпить!

Близнецам поднесли по стакану виски. Луиджи поднял свой стакан над головой, затем поднес ко рту; но Анджело сразу поставил свой стакан на стол. Это вызвало новый шум:

- А второй-то почему не пьет? Почему блондин нас подводит? Требуем объяснения!

Председатель навел справки, а затем объявил:

- К сожалению, джентльмены, произошло недоразумение: оказывается, граф Анджело Капелло наш противник - он не признает рома и не намеревался вступать в наше общество. Он просит считать его избрание недействительным. Каково будет решение почтенного собрания?

Тут поднялся оглушительный хохот, свист и улюлюканье; впрочем, энергичный стук председательского молотка вскоре восстановил некое подобие порядка. Затем какой-то человек с места заявил, что, хотя он весьма сожалеет о происшедшей ошибке, тем не менее исправить ее на этом же собрании невозможно. По существующему уставу, вопрос теперь может быть решен только на следующем очередном собрании. Сам он не вносит никаких предложений, это и не требуется. Он желает от имени собрания принести джентльмену извинения и заверяет его, что Сыны Свободы сделают все, что в их силах, дабы временное пребывание в числе членов общества доставило ему удовольствие.

Он кончил речь под гром аплодисментов, сопровождавшихся возгласами: "Правильно!", "Все равно он славный парень, хоть и трезвенник!", "Выпьем за его здоровье!", "Ну-ка, тост и песню, ребята!"

Роздали стаканы, и все присутствующие на трибуне выпили за здоровье Анджело, в то время как публика в зале ревела на разные голоса:

Он очень славный парень, 
Он очень славный парень, 
Он очень славный парень, 
Никто не скажет "нет".

Том Дрисколл тоже выпил. Это был его второй стакан, так как он успел выпить стакан Анджело, едва тот поставил его на стол. От этих двух порций он заметно повеселел и стал принимать живейшее участие во всем, но главным образом - в пении, улюлюканье и ехидных замечаниях.

Председатель стоял на трибуне лицом к публике, а близнецы - по обеим его сторонам. Удивительное сходство между братьями побудило Тома Дрисколла сострить: шагнув вперед и перебивая председателя, он с пьяной развязностью обратился к публике:

- Вношу предложение, ребята! Лишим его слова. Пусть лучше эта ненатуральная двойняшка разразится речью.

Это хлесткое выражение понравилось, и зал снова загоготал.

Южная кровь Луиджи закипела от оскорбления, нанесенного ему и брату в присутствии четырехсот человек. А он был не из тех, кто спускает обиду или откладывает расплату. Он зашел сзади ничего не подозревающего шутника, нацелился и с такой титанической силой дал ему пинка, что тот перелетел через рампу и свалился прямо на головы Сынов Свободы, сидевших в первом ряду.

Даже трезвому неприятно, когда ему на голову без всякой причины сбрасывают откуда-то сверху человека, а уж нетрезвый-то и вовсе не потерпит таких преувеличенных знаков внимания. В том гнезде, куда Дрисколл попал, не было ни одной трезвой птицы; да и во всем зале, пожалуй, все были хоть чуточку да под хмельком. Дрисколла тут же с возмущением перебросили дальше - на головы Сынов Свободы, сидевших в следующем ряду, те же Сыны в свою очередь швырнули его дальше - и так до самого последнего ряда; причем каждый, кто его получал, набрасывался с кулаками на того, кто его швырял. Так, не пропустив ни одного ряда, Дрисколл, кувыркаясь в воздухе, как акробат, долетел до дверей, оставив позади разъяренную, жестикулирующую, дерущуюся и охрипшую от ругани аудиторию. Один за другим валились на пол факелы... - и вдруг, заглушая отчаянный стук председательского молотка, яростный гул голосов и треск ломающихся скамеек, раздался душераздирающий вопль: "Пожар!"

И сразу же прекратились драка и ругань; там, где только что бушевала буря, на миг воцарилась мертвая тишина, и все словно окаменели. А в следующую минуту вся человеческая масса ожила, пришла в движение и в едином порыве ринулась к выходам, напирая друг на друга, кидаясь то вправо, то влево; и только когда передний край начал таять за дверями и окнами, давление постепенно ослабело.

Никогда еще пожарные не являлись так быстро к месту происшествия, - правда, на этот раз бежать было недалеко: пожарная часть помещалась тут же, позади рынка. Пожарные делились на две группы: одна для тушения пожаров, а другая спасательная. В каждой - по моральным и политическим принципам захолустных городков того времени - было поровну и трезвенников и пьющих. Когда начался пожар, и части околачивалось изрядное число противников рома. В две минуты они нарядились в красные рубахи и шлемы (никто из них не позволил бы себе появиться в официальном месте в неофициальном костюме!), и когда участники митинга стали прыгать из окон на крышу рынка, спасатели встретили их мощной струей воды, которая одних смыла с крыши, а других едва не потопила. Но лучше вода, чем огонь, и бегство через окна продолжалось, а безжалостные пожарные орудовали с неослабевающим рвением, покуда зал не опустел; тогда пожарные ринулись внутрь и затопили все морем воды, какого хватило бы, чтобы потушить пламя в сорок раз сильнее, - ведь деревенская пожарная команда не часто получает возможность проявить свое искусство, а уж когда получает, то старается блеснуть вовсю. Те граждане Пристани Доусона, которые причисляли себя к категории солидных и рассудительных, не страховались от пожара, - они страховались от пожарной команды.