"Приключения Гекльберри Финна"

Первые главы "Приключений Гекльберри Финна" продолжают фабулу "Приключений Тома Сойера". В заключительных эпизодах книги также варьируются мотивы первой повести. Однако действительное соотношение книг характеризуется не фабульной близостью, а резким различием в характере художественного реализма.

На титуле первого издания "Приключений Гекльберри Финна" было указано: "Время действия сорок или пятьдесят лет тому назад". В книге изображена, как и в "Приключениях Тома Сойера", американская жизнь начала 40-х годов XIX века, еще не расшатанная в своих основах глубокими социальными и политическими противоречиями, которые привели страну через два десятилетия к гражданской войне. Однако "Приключения Гекльберри Финна" лишены лучезарности "Приключений Тома Сойера", и душевная чистота героев книги оттенена сумрачными картинами повседневной жизни общества, к которому они принадлежат.

Резкие антитезы повести, противопоставление неимущих и бескорыстных Гека и негра Джима людям, одержимым социальными предрассудками, стяжателям и бесчестным проходимцам, с которыми они сталкиваются в своих странствиях, а равно и противопоставление опоэтизированной великой реки грязным, "как болото", городкам на ее побережье характеризуют становление новых критических взглядов Твена на американскую жизнь, как в ее прошлом, так и в ее настоящем.

Гек Финн, беспризорный мальчуган, друживший с Томом Сойером, убегает из Сент-Питерсберга, спасаясь от пьяницы отца, который колотит его, и от добродетельной вдовы Уотсон, которая хочет его "цивилизовать". С ним негр Джим, бежавший от хозяев, которые собирались продать его на низовья Миссисипи и навсегда разлучить с семьей. Они плывут на плоту, рассчитывая добраться до Огайо и потом подняться на север, в "вольные штаты", где Джим должен получить свободу. По пути они переживают множество приключений.

Поэтическая тема "Приключений Тома Сойера", тема красоты и привольности жизни на лоне природы, получает в "Приключениях Гекльберри Финна" еще более яркое выражение. Она снова связана с рекой Миссисипи, которая многократно воспета в книге, тихая и бурная, ночью и при солнечном сиянии. С Миссисипи в свою очередь неразрывно соединен герой книги - Гек Финн, который мог бы сойти за шаловливого доброго духа реки. По собственному признанию, он чувствует себя без одежды лучше, чем одетым, плот для него милее всякого дома, волна смывает его, спящего, как тритона, не причиняя ему вреда.

Поэтическая тема на этот раз не только концентрируется на великой реке, но и ограничена ею. Берега представляют безрадостное зрелище. Можно подумать, что "белый городок, дремлющий под утренним летним солнцем", был только мимолетным видением писателя. Вот городок Бриксвиль, нарисованный нельстивой кистью реалиста-сатирика:

"Почти все лавки и дома были старые, рассохшиеся и испокон веку некрашеные... При домах были и садики, только в них ничего не росло, кроме дурмана и подсолнуха, да на кучах золы валялись рваные сапоги и башмаки, битые бутылки, тряпье и помятые ржавые жестянки... Все улицы и переулки в городе - сплошная грязь, ничего другого там не было и нет, кроме грязи, черной как деготь... Повсюду в ней валяются и хрюкают свиньи..."

Под стать городу и его обитатели:

"Все городские лавки выстроились вдоль одной улицы. Над ними были устроены полотняные навесы на столбиках, и приезжавшие из деревни покупатели привязывали к этим столбикам своих лошадей. Под навесами, на пустых ящиках из-под товара, целыми днями сидели здешние лодыри, строгали палочки карманными ножами фирмы Барлоу, а еще жевали табак, зевали и потягивались, - сказать по правде, все это был препустой народ. Все они ходили в желтых соломенных шляпах, чуть не с зонтик величиной, зато без сюртуков и жилетов, звали друг друга попросту: Билл, Бак, Хэнк, Джо и Энди, говорили лениво и врастяжку и не могли обойтись без ругани. Почти что каждый столбик подпирал какой-нибудь лодырь, засунув руки в карманы штанов; вынимал он их оттуда только для того, чтобы почесаться или одолжить кому-нибудь жвачку табаку. Все время только и слышно было:

- Одолжи мне табачку, Хэнк!

- Не могу, у самого только на одну жвачку осталось. Попроси у Билла.

Может, Билл ему и даст, а может, соврет и скажет, что у него нет. Бывают такие лодыри, что за душою у них нет ни цента, даже табаку ни крошки".

Лодыри сперва травят собаками свинью, потом стравливают собак и, развеселившись, любуются на драку.

"Ничем нельзя их так расшевелить и порадовать, как собачьей дракой, - разве только если смазать скипидаром бездомную собачонку и поджечь ее или навязать ей на хвост жестянку, чтобы она бегала, пока не подохнет".

Гек присутствует при кровавых событиях, которые вносят разнообразие в унылую жизнь этого американского городка. Старик Боггс, "добродушнейший старый дурак во всем Арканзасе", сыплет пьяной бранью и угрожает убить обидевшего его местного аристократа полковника Шерборна. Шерборн, считая, что честь его задета, выходит с пистолетом и хладнокровно пристреливает старика на глазах у его дочери, среди толпы народа. Едва успевают унести тело, как один из очевидцев, "долговязый худой человек с длинными волосами и в высоком белом плюшевом цилиндре, сдвинутом на затылок", представляет в лицах происшедшее к величайшему удовольствию зрителей, пропустивших зрелище. Немного погодя у кого-то является мысль расправиться с убийцей судом Линча. Толпа мгновенно приходит в возбуждение и мчится к дому Шерборна, срывая по дороге все попадающиеся бельевые веревки, "чтобы было чем вешать". Встретив холодное презрение и отпор убийцы, толпа теряет смелость и ретируется, чтобы продолжать свои обычные занятия.

Еще два эпизода американской жизни, с которыми сталкивается Гек, оставляют неизгладимый след в его душе.

Первый рисует уходящие нравы джентльменов-южан. Гек попадает в гостеприимный дом плантаторов Гренджерфордов, основной жизненный интерес которых - родовая вражда с их соседями - плантаторами Шепердсонами. Гек становится невольным свидетелем решающего столкновения Гренджерфордов и Шепердсонов, кончающегося трагической гибелью большинства участников.

Перед тем как покинуть поле кровавого побоища, Гек закрывает лицо мертвого мальчика, Бака Гренджерфорда, своего сверстника, с которым успел подружиться, и плачет при этом.

Другой эпизод рисует новые нравы, заступающие место старых, и связан с мошеннической проделкой, в которую Гека вовлекают два жулика, так называемые Король и Герцог, севшие на его плот. Они выступают в маленьком безымянном городишке на Миссисипи в роли самозванных наследников умершего кожевника Питера Уилкса. В центре событий - мешок с золотом. Но это уже не то золото, которое ассоциировалось в "Приключениях Тома Сойера" с поисками заколдованных кладов и игрой в пираты. Это золото - узел буржуазных имущественных отношений. Оно рождает обман, горе и слезы. Вокруг него кипят страсти стяжания и бесчестной наживы. Требуется все проворство и добрая воля Гека, чтобы помешать мошенникам осуществить свой преступный план.

Таковы берега реки Миссисипи в "Приключениях Гекльберри Финна".

Образ Гека, как положительного героя, имеет первостепенное значение для повести и для творчества Твена в целом. Вторым положительным героем повести является негр Джим.

Характер Джима - одна из самых смелых попыток создать реалистический образ негра-раба в американской литературе XIX века. Твен избегает в образе Джима идеализации, присутствующей в фигурах невольников в "Хижине дяди Тома" Бичер-Стоу. Негр Джим невежествен и наивен, легковерен и смешлив, как ребенок; он полон нелепых (для взрослого человека) суеверий и предрассудков; он таков, каким сделали среднего негра-невольника многие десятилетия рабского состояния.

Это не мешает Джиму быть наряду с Геком Финном истинным героем книги. Он его друг и сподвижник в эпическом странствии по Миссисипи.

Юмористический спор Джима с Геком о французском языке в четырнадцатой главе повести, обнаруживающий неспособность Джима к отвлеченному мышлению, заканчивается отчаянной репликой Гека: "Негра не научишь рассуждать". Однако юмор этого эпизода не унижает Джима. Наивность мышления Джима неотрывна от простодушной чистоты его взгляда на жизнь. Он, по-своему умный человек, и в испытаниях, выпадающих на его долю и на долю Гека, проявляет незаурядный здравый смысл.

Основные душевные качества Джима, внушающие Геку уважение и любовь к нему, могут быть охарактеризованы как благородство характера: он исполнен человеческого достоинства, он добр и честен.

Проблема рабовладения, занимающая в повести столь значительное место в связи с тем, что Гек укрывает беглого раба, не ставится Твеном в политическом плане. Однако социально-психологическая сторона проблемы освещена им с большой глубиной. Твен глубоко знает психологию рабовладения и умеет передать ее в одном движении. Вот добросердечная женщина, жена фермера-рабовладельца, расспрашивает о пароходной катастрофе: " - Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?

- Нет, мэм. Убило негра.

- Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь..."

Так же свободно, без нажима, Твен раскрывает психологию невольника. Джим не чувствует ненависти к своей хозяйке - она его не притесняла, - но он не испытывает по отношению к ней также ни малейшего чувства преданности. Едва ощутив волю, он замышляет за деньги или с помощью аболиционистов (то есть насильственно) освободить и свою семью.

Не следует думать на основании этих примеров, что Твен холодно разрешает жгучую проблему невольничества. Возглас Джима: "Вот он едет, честный старина Гек, единственный белый джентльмен, сдержавший слово, данное старому Джиму!" - глубоко патетичен. Кэти Лири, горничная в доме Твена, оставила в своих воспоминаниях изображение Твена, поющего скорбные гимны невольников, которое вообще заставляет думать, что Твену было свойственно глубокое переживание "изнутри" темы рабства, недоступное большинству американских писателей не негров.

"Мистер Клеменс поднялся и запел грустную негритянскую мелодию. Он пел медленно, песню за песней, позабыв об окружающих, и лицо его осветилось... Он обхватил руками голову, словно нес на себе все горе негритянского народа".

Гек, наделенный автором глубоко укоренившимися предрассудками рабовладельческого общества, рассматривает свою помощь беглому рабу как социальное и моральное грехопадение, однако, движимый чувством справедливости, он предпочитает скорее обречь себя "на вечные муки в аду", нежели отказаться от помощи невольнику. Его отношения с Джимом основаны на дружеской привязанности, чувстве, исключающем всякую расовую и социальную иерархию.

В образе Гека Финна Твен как бы стремится "очистить" свой образ американской демократии, в котором для него до сих пор мотивы народной жизни были так крепко сцеплены и переплетены с мотивами, характеризующими буржуазное развитие американской цивилизации. Писатель пытается художественными средствами выделить собственно народные элементы из стихии буржуазного развития, поэзию народной жизни из прозы буржуазно-собственнических отношений.

Гек Финн, беспечный оборвыш, беспризорный мальчуган из Сент-Питерсберга, был уже охарактеризован Твеном в "Приключениях Тома Сойера". В "Приключениях Гекльберри Финна" происходит сложный процесс обогащения этого образа, в результате которого он далеко перерастает рамки первоначальной характеристики. Гек остается Геком. Сложившиеся черты внешнего и внутреннего облика героя сохраняют свое значение. Однако содержание образа основывается теперь на гораздо более глубоком анализе действительности.

В одном из наивных мальчишеских диалогов первой повести Гек говорит Тому: "Видишь ли, Том, быть богатым вовсе не такое веселое дело. Богатство - это тоска и забота; тоска и забота". В "Приключениях Гекльберри Финна" утверждается герой, который не стремится богатеть и вообще чужд в своих действиях каких бы то ни было корыстных целей. Могущество этого мотива таково, что, хотя носителем его выступает едва знакомый с жизнью мальчуган, он сразу оказывается морально выше и разумнее всех окружающих.

Гек вооружен юмором и здравым смыслом, оружием "простаков", и он смело отвергает со своей позиции как нелепые предрассудки все мотивы, которые толкают людей на жестокие и бесчестные действия. В Геке живет мечта о вольной и "правильной" жизни, об искренних и справедливых человеческих отношениях. Эта мечта сталкивается с неподатливой действительностью.

То, что Гек видит, приводит его в отчаяние. "Становилось просто стыдно за человечество", - говорит он, рассказывая о бессовестности самозванных бродяг, навязавших себя в спутники ему и Джиму. Но у него болит сердце, когда толпа, поймав мошенников, учиняет над ними зверскую расправу. "Люди могут быть ужасно жестоки друг к другу", - горько жалуется Гек.

Он бежит прочь, к тишине реки, к плоту, который он разделяет с негром Джимом.

Вырисовывается картина американской жизни, очертания которой имеют как бы символический характер. Маленький плот, на котором плывут по Миссисипи беспризорный мальчуган и беглый негр-невольник, становится средоточием подлинно человеческих отношений посреди окружающей фальши, обмана и насилия. По миру пошлости и лжи проходят двое, отторгнутые от этого мира, в отношении которых к природе, к окружающей жизни и друг к другу заключена единственная поэзия, которую можно в этом мире наблюдать.

"Приключения Гекльберри Финна" во многих отношениях вершина творчества Твена. Положительные герои книги - Гек и негр Джим - по глубине и верности художественной характеристики принадлежат к лучшим его созданиям. Сатира и юмор насыщены социальным и психологическим содержанием. В изображении национальной жизни и природы, в народности художественного языка книга Твена была выдающимся достижением американской литературы и во многом предопределила реалистические тенденции ее дальнейшего развития. Известны слова Эрнеста Хемингуэя: "Вся американская литература вышла из одной книги Марка Твена, которая называется "Гекльберри Финн"... лучшей книги, какая у нас есть".

Твен и американская буржуазия

Позиция американской буржуазной интеллигенции в 1870-х годах, когда американский рабочий класс поднял голову, была в основном охранительской. Уже говорилось, что с самого основания буржуазной республики в США краеугольным камнем буржуазного мировоззрения служила почти мистическая уверенность, что США являются воплощением социального идеала. "Американская демократия победоносно шествует вперед, незыблемая, царственная, как основа бытия, уверенная в себе, как сама природа", - провозглашал в середине XIX века виднейший американский историк апологетического направления Банкрофт. Десятилетие за десятилетием огромный аппарат буржуазной пропаганды, политические ораторы, пресса, церковь внушали американскому народу, что буржуазный порядок вещей есть вершина социального и политического развития человечества, отвечает стремлениям человеческой природы и угоден богу. После неудачного исхода европейских революций 1830 и 1848 годов американские буржуазные филистеры самодовольно заключили, что Европа не способна к социальному и политическому прогрессу, каковой .является исключительной привилегией Америки.

Однако американские капиталисты чурались европейских революций первой половины XIX века и по иной причине: со страхом и отвращением они наблюдали выступление пролетариата, как самостоятельной политической силы. Пока еще более или менее платонически, они начинали ощущать неприятную дрожь, так знакомую их европейским собратьям. Рисуя впечатление консервативных кругов американской буржуазии от революции 1848 года, тот же Банкрофт свидетельствует: "Бостон ополоумел от ужаса... Мистер Вебстер клянет революцию in toto^* как дело рук коммунистов и анархистов".

^* (В целом (лат).)

Марк Твен в конце 1880-годов (с ним негр-арендатор Джон Льюис, знакомый Твена)

Оценивая общедемократические достижения американской жизни XVIII-XIX столетий, американские буржуазные историки приписывают американской буржуазии заслуги, которые на самом деле ей не принадлежали. Эти демократические достижения, вошедшие в общий фонд демократических достижений человечества, были завоеванием американских народных масс. Революционная активность масс, как это убедительно показали новейшие прогрессивные исследователи американской истории, питала все передовые общественные движения в США, толкала буржуазию на демократические реформы, мешала сговору буржуазии с южными рабовладельцами. Гражданская война Севера и Юга имела великое всемирно-историческое революционное значение. Но и здесь революционный характер войны определили трудящиеся массы - американские рабочие, фермеры, ремесленники и радикальные элементы буржуазной интеллигенции, не отделявшие себя от общенародных задач борьбы с Югом.

В статье "К критике положения в Америке", опубликованной в августе 1862 года, Маркс писал:

"...Новая Англия и Северо-Запад, давшие армии основные людские резервы, решили принудить правительство к революционному ведению войны и начертать на звездном флаге в качестве боевого лозунга слова: "Уничтожение рабства". Линкольн уступает этому pressure from without^* медленно и с опаской, но он знает, что не сможет противиться ему долго"^**.

^* (Давлению извне (англ.).)

^** (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 15, изд. 2-е, стр. 542.)

Когда же победа Севера в гражданской войне устранила последние препятствия на пути развития капитализма, крупная промышленная буржуазия осуществила свою власть в форме все возраставшего классового господства и перешла к подавлению справедливых требований трудящихся.

Неудивительно, что Парижская коммуна 1871 года, первая попытка пролетариата вырвать политическую власть из рук буржуазии и экспроприировать буржуазную собственность в интересах народа, вызвала в заокеанской буржуазной цитадели "великий страх" и невиданную ярость.

Уверенность, что социальные пороки, господствующие в Европе, не имеют почвы в США, столь широко распространяемая усилиями господствовавших классов в американском народе, служила серьезным препятствием и для развития американского рабочего движения.

Даже по мнению некоторых образованных лидеров американского рабочего движения, в США для торжества социальной справедливости не требовалось крутых революционных мер, которые они готовы были одобрить для стран Европы. Один из руководителей Национального рабочего союза, влиятельной и во многом прогрессивной рабочей организации 1860-1870-х годов, Эндрю Камерон, возражая на конгрессе Национального рабочего союза в 1870 году против присоединения к I Интернационалу, прямо заявил, что программа Интернационала подходит только европейским рабочим, ибо они имеют дело с социальными институтами и традициями, "являющимися отпрысками монархии, неизбежного спутника деспотизма". Что касается США, то здесь, как считал Камерон, зло проистекает не из природы правительства, но лишь из плохого управления, и необходимые для американского рабочего класса мероприятия должны свестись к "справедливому проведению в жизнь основных принципов, на которых основано правительство"^*.

^* (Заявление Камерона, как и выдержки из антирабочих выступлений американской буржуазной прессы 1870-х годов, цитируемые в этом разделе, приводится по превосходно документированной "Истории рабочего движения в США" прогрессивного американского историка Ф. Фонера (т. 1. М., 1949).)

"Как бы из противоречия к своей прежней родине, носящей еще феодальный наряд, американский рабочий вообразил, что унаследованные традиции буржуазного общества есть нечто от природы и на вечные времена прогрессивное и превосходное, нечто такое, чего нельзя превзойти", - писал Энгельс в 1892 году, характеризуя буржуазные предрассудки в американском рабочем классе^*.

^* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Письма. М., 1928, стр. 359. (Письмо к Зорге от 31 декабря 1892 года.))

Распространенность буржуазно-демократических иллюзий в широких кругах американского общества и связанные с нею оппортунистические настроения в рабочем движении, без сомнения, были весьма на руку американской буржуазии. Когда кризис и "великая депрессия" 1870-х годов заставили голодающих рабочих в промышленных городах США развернуть стачечную борьбу и выйти на улицу, они оказались идеологически разоруженными и попали под сокрушительный обстрел буржуазной прессы, призвавшей все зажиточные элементы американского общества на беспощадную войну против "иностранных агитаторов", "приверженцев коммуны" и "агентов Интернационала". При почти повсеместном одобрении буржуазной прессы промышленники применили в 1870-х годах против забастовщиков все ставшие с той поры "классическими" в США методы антирабочего террора: шпионаж, подкуп, штрейхбрехерство, "черные списки", вооруженное вмешательство правительственных войск, судебные убийства рабочих лидеров на основании заведомо ложных показаний полицейских агентов. Летом 1877 года на каждое массовое выступление бастующих рабочих в Питсбурге, Чикаго и других крупных центрах страны буржуазная пропаганда отвечала воплями о попытке повторить в США Парижскую коммуну. Питсбург был, по словам газет, в руках "черни", "людей, охваченных дьявольским духом коммунизма". 25 июля "Нью-Йорк тайме" сообщила, что "город Чикаго захвачен коммунистами". Еще долгое время буржуазная пресса запугивала американских обывателей призраком Парижской коммуны и "дележом имуществ". Хотя в США XIX столетия не было политической рабочей организации, которая называла бы себя коммунистической, термин "коммунист" для обозначения революционно настроенного рабочего - противника капиталистического строя и врага буржуазной собственности - прочно вошел в словарь антирабочей пропаганды в США 1870-1880-х годов. В 1878 году "Нью-Йорк трибюн" выступила с серией статей о "растущей силе коммунистов в стране". "Те, кто любят порядок, - писала газета, - или владеют собственностью, которую они рискуют потерять, не могут взирать равнодушно на неуклонный рост коммунизма в США".

Если реакционная буржуазия взывала к вооруженному насилию против рабочего класса и неимущего фермерства, то буржуазно-либеральные идеологи обдумывали планы социальных реформ, направленные на обуздание трудящихся - "опасных классов" американского общества. Трудно было бы ждать, чтобы Твен, вошедший за эти годы в столь близкую связь с американским буржуазным обществом, не испытал влияния реакционной идеологии.

Напечатанный Твеном анонимно в "Атлантик Монсли" в 1875 году социально-утопический очерк "Удивительная республика Гондур" показывает его нарастающее недовольство американской действительностью и одновременно неспособность найти путь из идейного тупика.

В республике Гондур, куда попадает путешественник-американец, от лица которого ведется рассказ, долгое время господствовали политические порядки, схожие с теми, которые приняты в США, пока не произошла благодетельная реформа. Реформа состояла во введении строгого избирательного ценза, оставляющего беднякам и людям без образования их прежние права, но неограниченно расширяющего избирательные права образованных и богатых людей. Эти привилегированные граждане по мере увеличения своей образованности или своего богатства получали каждый два, три, пять или даже десять голосов и, таким образом, становились решающей политической силой в государстве.

Твен пытается доказать читателю, что знание или образованность, как привилегия, имеют все же в его утопической республике сравнительное преимущество перед богатством. Во-первых, объясняют гондурцы путешественнику, богатство преходяще, знания же неотъемлемы. Лишний голос, доставляемый кошельком, именуется в Гондуре "смертным голосом"; тот же голос, основанный на учености, - "бессмертным". Во-вторых, увеличение образования дает гражданину добавочные избирательные права, даже если он остается неимущим; перед ученым гондурцы снимают шляпу и признают его почетным членом общества, не спрашивая, богат он или беден.

Против каких же недостатков политической жизни боролись гондурцы, производя свою избирательную реформу? Оказывается, всеобщее равное избирательное право отдавало страну на милость необразованных и неимущих классов населения. Парламент избирался их голосами и отражал их пороки. Политическая жизнь в стране оказалась дезорганизованной. Теперь же "невежеству и некомпетентности не стало места в правительстве. Делами государства вершат ум и собственность".

В "Удивительной республике Гондур" присутствуют два мотива - либерально - утопический и буржуазно - охранительский. Либерально-утопический сводится к предположению, что при всеобщем бесплатном образовании и привилегиях, предоставляемых уму и образованности, интеллигенция сумеет в какой-то мере обуздывать капитал и сотрудничать с ним в интересах общественного блага. Однако гораздо более реальным в очерке Твена предстает собственно буржуазный и антидемократический элемент утопии. Претензии капитала на политическую власть рассматриваются как само собой разумеющиеся. Само собой разумеющимся представлен и союз интеллигенции с богатыми людьми, а не с бедными.

Политическое поправение Твена во второй половине 1870-х годов очевидно. Наблюдая пороки американской буржуазной демократии и не будучи в состоянии подвергнуть анализу социально-экономические основы капиталистического строя, понять причины разъедающих его язв, он бранит буржуазную демократию не за то, что она буржуазная, а за то, что она демократия. В письме от 6 августа 1877 года к Мэри Фербенкс, журналистке и жене издателя кливлендской газеты, с которой он подружился во время путешествия на "Квакер-Сити", Твен нападает на всеобщее избирательное право и ставит под вопрос ценность республиканской формы правления вообще (в республике Гондур правит "верховный халиф", избираемый на двадцать лет).

К бесчестности в экономической жизни страны и подкупности законодательных учреждений и прессы, которые Твен до сих пор считал главными проблемами американской жизни, в 1870-х годах прибавляется новая социальная проблема - безработица и массовые выступления пролетариата в защиту своих прав, рабочий вопрос. Твен отнесся к этим первым боевым выступлениям американского рабочего класса холодно и даже враждебно. Он не желает поддерживать ни рабочих, ни правительство. В упомянутом выше письме к Мэри Фербенкс Твен касается только что происшедшей в Питсбурге расправы федеральных войск с бастующими железнодорожниками в следующих словах: "Питсбург и уличные беспорядки не удивили меня и даже особенно не обеспокоили; где правительство не более чем пустое место, трудно ожидать чего-либо другого"^*.

^* (Письма Твена к Мэри Фербенкс приводятся по изданию: "Mark Twain to Mrs. Fairbanks". San Marino, Calif., 1949. (Это письмо Твена обращено к дочери Мэри Фербенкс.))

В письме к Гоуэллсу от 20 марта 1878 года из Европы он касается рабочих волнений только в плане неудобств, которые они могут ему причинить. Сообщая, что его материальные дела улучшились ("он имеет в виду доходы жены от унаследованного капитала, вложенного в американскую угольную промышленность), Твен добавляет, что опасается, что "коммунисты и ослиное правительство примутся за дело и все разрушат".

Твен пока что остается не только в сфере буржуазной практики, но и в сфере буржуазной социальной и политической мысли.

"Перераспределение имущества - нелепость, вздор, - записывает он в Париже в 1879 году. - Допустим, они этого добились. Чтобы сохранить деньги, требуется разум, так же как и для того, чтобы их добыть. Пройдет очень недолгое время, и деньги снова окажутся у прежнего владельца, а коммунист снова станет беден. Для того чтобы он извлекал пользу из перераспределения имущества, ему придется производить его каждые три года".

Это рассуждение - на уровне убогой апологии капиталистического порядка, той, которая была принята в среде американской буржуазии, окружавшей Твена в 1870-х годах.

А в двадцать шестой главе своей книги "Пешком по Европе", написанной в эти же годы, рассматривая в Люцерне скульптурное изображение умирающего льва, воздвигнутое в память о швейцарских гвардейцах, убитых санкюлотами при штурме королевского дворца 10 августа 1792 года, Твен делает следующее замечание: "Будь на месте Людовика XVI в тот день Наполеон I ...в Люцерне не было бы льва, зато в Париже имелось бы обширное кладбище революционеров (он пишет "коммунистов", объединяя в этом слове всех покусителей на господствующий порядок и собственность, как в прошлом, так и в настоящем. - А.С.); тоже было бы чем вспомнить десятое августа".

Вот как далеко можно зайти, шагая по буржуазной дорожке.

Было бы неправильным замалчивать эти реакционные высказывания Твена 1870-х годов. Они показывают, какую огромную опасность несет с собой для человека из народа приобщение к буржуазии, успех в капиталистическом обществе, в котором почти безраздельно господствует буржуазная идеология, как это обстояло в Соединенных Штатах на протяжении всего XIX столетия. Они показывают также, какие огромные трудности стоят перед пленником буржуазии, когда он, поняв однажды, что заблудился, что попал в стан врагов и говорит с их голоса, захочет порвать свои путы и почувствовать себя свободным.

Охранительские настроения не только захватили американскую интеллигенцию, но и получили непосредственное выражение в литературе. Два известных писателя, занимавшие видное положение в литературных кругах, близкие к Твену и связанные с ним давними личными отношениями, возглавили антирабочий поход в литературе.

В 1880 году на страницах редактируемого Гоуэллсом "Атлантик Монсли" появилась "Стилуотерская трагедия" Томаса Олдрича. В том же году она вышла отдельным изданием. В 1883-1884 годах другой "толстый" американский ежемесячник, "Сенчюри мэгезин", поместил без имени автора роман Джона Хэя "Кормильцы" ("Breadwinners"). И этот роман немедленно вышел отдельным изданием. В обоих романах был использован материал промышленных и социальных конфликтов 1870-х годов, оба имели резко охранительский характер и нагло клеветали на американское рабочее движение. Руководители бастующих рабочих, революционные агитаторы - Оффит у Хэя, Дургин в романе Олдрича - представлены как аморальные личности, использующие недовольство рабочих в низких, корыстных целях, не брезгующие никакими средствами, как преступники, подонки общества. Оба писателя выступают на защиту буржуазной собственности и ставят своей задачей морально подорвать рабочие организации, скомпрометировать их в глазах широких слоев американского общества, оправдать кровавые расправы с рабочими и судебные убийства рабочих вождей. На этот раз это были не статьи продажных журналистов, оплачиваемых капиталистами, но слово видных лидеров американской интеллектуальной жизни. Тем гнуснее выглядела клевета, и тем очевиднее становилось, что определившийся в американском обществе раскол имеет отчетливо классовый характер. Дальнейшая эволюция Олдрича и Хэя, как идеологов воинствующей американской реакции, полностью подтверждает сознательно-охранительский характер их литературных выступлений 1880-х годов. Джон Хэй, бывший радикал-аболиционист и личный секретарь Линкольна, стал министром-империалистом в кабинете Мак-Кинли. Олдрич, ставший заядлым реакционером и ненавистником рабочего движения, писал в 1894 году в частном письме: "Я голосую за Мак-Кинли. Недалек день, когда вся эта не желающая трудиться сволочь сорганизуется и нам придется проделать в нашей стране кровавую работу". Мог ли Марк Твен идти дальше по пути, на который его влекли связи с буржуазией? Мог ли он, художник, с юных лет столь остро и чутко воспринимавший всякую несправедливость, друг угнетенных, защитник обиженных, ненавистник тирании, превратиться в самодовольного буржуа, предлагающего подавлять пулями и картечью, законный протест миллионов своих сограждан? На этот вопрос отвечает политическая эволюция Твена в 1880-х годах.