Глава V. Завершение темы

Роман "Приключения Гекльберри Финна" явился переломным моментом в творческом развитии Твена. Дальнейшая эволюция писателя пошла в том направлении, какое наметилось в этом романе. Критические мотивы "Гекльберри Финна" получали все более резкое, боевое, непримиримое выражение.

В мрачной атмосфере американской жизни конца восьмидесятых-девяностых годов "самый жизнерадостный писатель Америки" превратился в сурового сатирика.

Таким он предстает уже в романе "Янки при дворе короля Артура". Здесь Твен снова возвращается к теме европейского средневековья. Но эта излюбленная им тема в новом произведении разработана иными художественными средствами, чем в "Принце и нищем". В "Янки" нет лирической мягкости "Принца и нищего", нет и сдержанного тонкого юмора. Это произведение написано в воинственной, боевой, вызывающей манере; его краски сгущены до предела, его образы обладают почти плакатной резкостью очертаний. Сатирические приемы Твена здесь приобретают необычайную отчетливость и резкость. При помощи остроумного сюжетного хода писатель "сталкивает лбами" современность и далекое прошлое. В легендарный замок короля Артура он приводит шумного, энергичного, деятельного янки и сквозь его трезвое, рационалистическое восприятие показывает варварскую жестокость средневековых нравов и обычаев. Но удары, направленные против европейского средневековья, одновременно бьют и по другой цели - по современному обществу. Грубые, жестокие, смехотворные в своей нелепости и бессмысленности средневековые установления имеют черты сходства с государственно-политическими институтами Америки XIX столетия.

Пародируя традиционные формы исторического романа, Твен создает беспощадную сатиру на всю буржуазную цивилизацию, с ее кровавым прошлым и безотрадным настоящим.

Развивая и углубляя обличительные мотивы своего предшествующего творчества, Твен развертывает на страницах "Янки" потрясающие по выразительности картины народных страданий.

Не случайно, создавая "Янки", он одновременно работает над своей третьей "средневековой" книгой - "Жанна д'Арк". В этой книге получили самое законченное и полное выражение демократические тенденции творчества Твена. В пленительно-наивной, скромной девушке из народа, с ее великодушной и бескорыстной преданностью родине, великий писатель видел воплощение своих гражданских и человеческих идеалов.

В "Жанне д'Арк" Твен приближается к пониманию исторической роли народных масс как движущего творческого начала истории.

Но все же, хотя эта мысль уже смутно брезжит сквозь образы его исторической хроники, писатель еще не осознает до конца весь ее смысл и значение. Именно поэтому она не может стать опорной точкой Твена в его борьбе с бесчеловечностью и жестокостью буржуазной "цивилизации".

Трагедия Твена заключалась в том, что он не видел сил, способных вступить в единоборство с империалистической реакцией. С этим связаны пессимистические настроения писателя в последние годы его творческой деятельности. Вера писателя в существование американской демократии была уничтожена всеми событиями современной ему жизни. Да и мог ли он сохранить свои "просветительские иллюзии", когда "соединенные линчующие штаты" "огнем и мечом" насаждали "цивилизацию" на Гавайских островах, в Порто-Рико, на Филиппинах,

когда массовые истребления негров стали повседневным явлением в жизни США, когда под грозный аккомпанемент нараставших рабочих восстаний американская печать громогласно и красноречиво прославляла военные подвиги генерала Фунстона, утопившего в крови население Филиппинских островов?

Горечью, болью и негодованием дышат последние произведения Твена. Страшный и безобразный мир встает со страниц его рассказов и памфлетов конца XIX, начала XX века. Продажный, жестокий, коварный, цинически-бесстыдный, этот мир распространяет свою власть повсюду, "хапает повсюду, линчует невинных, захлебывается лицемерными фразами, жирный, вонючий, отвратительный"... "его душа полна подлости, карманы полны наживы, рот полон святошеских лицемерных слов".

В "честном и неподкупном" городе Гедлберге нет ни одного человека, который мог бы устоять перед мешком с золотом. Тщетно гуманный и честный "янки" пытается сокрушить господство жестоких и бесчеловечных законов средневекового мира. Зловещие тени средневековья обладают цепкостью и жизненной силой. Кто может им противостоять?

Настроения мрачного отчаяния и безнадежности, нередко овладевавшие писателем в последние годы его жизни, поддерживались и углублялись благодаря трагическим событиям его личной биографии: смерти жены и дочери. Жизненный и творческий путь Твена завершался под непрерывными ударами судьбы. На этом трудном и скорбном пути его сопровождали образы Тома и Гека, ставшие постоянными спутниками его жизни. В конце девяностых годов писатель предпринял попытку возродить своих прежних героев в двух книгах - "Том Сойер - сыщик" и "Том Сойер за границей". К своим прежним героям Твен обращается для того, чтобы с их помощью создать занимательное повествование авантюрно-приключенческого характера. Великий писатель, неустанно высмеивавший традиционные формы приключенческого романа, неожиданно показывает себя превосходным мастером этого жанра. Стремясь подобно Жюлю Верну быть на уровне крупнейших технических достижений своей эпохи, он избирает необычную и оригинальную сюжетную схему.

Своих старых друзей-Тома, Гека и Джима - он сажает на воздушный шар и отправляет их в путешествие по неведомым странам... Воздушный шар летит над Сахарой... Внизу пирамиды, караваны верблюдов, огромные пространства, покрытые желтыми песками... Изредка путешественники спускаются на землю, и тогда с ними происходят удивительные приключения: вот хищники пустыни гонятся за ними (только на один дюйм лев не допрыгнул до Гека!). Вот Джим выхватывает ребенка из рук похитившего его разбойника и передает его матери... Вот путешественники становятся свидетелями гибели целого каравана, застигнутого самумом... С высоты Синайской горы Том Сойер посылает тетушке Полли телеграмму: "Том Сойер эрронавт (аэронавт) шлет свою любовь тете Полли с горы Синай, где остановился ковчег и Гек Финн тоже".

Однако основное достоинство этого произведения следует видеть не в удивительных и необыкновенных "приключенческих" эпизодах, а в остроте пронизывающих его сатирических мотивов. В сущности "Том Сойер за границей" - это своеобразное сатирическое обозрение, облеченное в форму приключенческого романа.

Во время путешествия герои Твена ведут беседы на самые разнообразные темы. Настоящее и прошлое, история и современность, вопросы археологии и орнитологии, римский папа и крестовые походы, принципы начертания географических карт, физиологическая структура блохи ("если бы блоху можно было бы вырастить до размеров человека... она стала бы президентом Соединенных Штатов") - все это является предметом оживленного обсуждения и споров. В уста собеседников Твен вкладывает язвительно-сатирические намеки остро-злободневного характера. Когда Том утверждает, что истребление язычников во времена крестовых походов явилось "высоким религиозным подвигом", Гек возражает: "Что же тут религиозного? Пойти и отобрать чужую землю у тех, кому она принадлежит?" И Джим поддерживает Гека: "Масса Том, жалко мне этих язычников. Как это вдруг ни с того, ни с сего убивать людей, которые нам ничего худого не сделали! А может быть они такие же люди, как и мы, негры, а?..."

В обстановке колониальных войн конца XIX века эти простодушные речи звучали как едкое обличение варварской политики американского империализма, который прикрывал свою грабительскую деятельность лицемерными фразами о религиозном значении священной миссии белого человека, несущего дары цивилизации темным и невежественным "язычникам". Именно в этих остроумных и едких намеках, в изобилии рассыпанных по всему роману, заключается его художественная сила.

Что касается героев произведения, то их образы подверглись некоторой метаморфозе. В первую очередь это относится к Тому Сойеру. Развенчание Тома Сойера, начатое уже в "Приключениях Гекльберри Финна", завершается в этом романе.

Жизнерадостный, обаятельный юный бунтарь превращается здесь в филистера, готового ретиво защищать нормы буржуазной религии и морали. Но такой Том Сойер не удался Марку Твену. Он лишен жизненной силы и убедительности. Этих качеств не хватает и другим героям романа - Геку и Джиму. Они утратили свою реалистическую глубину, выразительность и по существу стали "рупорами идей" Твена. В них нет прежней непосредственности, безыскусственности, и отсутствие этих качеств нельзя было компенсировать искусственными приемами, к которым прибегает Твен в обеих своих книгах, создавая вокруг своих героев "экзотический" фон и заставляя их переживать удивительные приключения.

Еще менее удалась Твену вторая книга, "Том Сойер - сыщик". Уголовная история, которую мастерски распутывает Том Сойер, ничем не отличается от любого заурядного детективного романа. Весь интерес повествования держится на чисто детективном мотиве - тайне похищения бриллиантов огромной стоимости. Вокруг этого мотива нагромождается бесчисленное множество загадочных происшествий, убийств, переодеваний.

Том Сойер выступает здесь в роли Шерлока Холмса. Он мастерски распутывает сложную уголовную историю и снимает с добродушного дядюшки Сайласа тяготевшее над ним подозрение в убийстве.

В результате своей деятельности он приобретает широкую известность, и все окружающие не могут надивиться его гениальности.

Но хотя Твен ловко справляется с обычной схемой детективного романа, его повествованию не хватает той естественности и непринужденности, которые составляли отличительную черту предшествующих произведений. Правда, в Томе Сойере этого романа нет черт буржуазного филистерства, но зато в нем почти не осталось мальчишеского озорства, кипучей жизнерадостности, детской наивности. Он говорит и действует не как живой, неугомонный мальчуган, а как взрослый, умудренный опытом детектив, терпеливо, почти с профессиональной ловкостью развязывающий запутанный узел криминальных происшествий. Что касается Гека, то этот свободолюбец и бунтарь превращен в послушного ассистента своего высокоодаренного друга и выполняет при нем те же функции, какие несет доктор Ватсон при блистательном детективе Шерлоке Холмсе.

Поздний Твен - жестокий сатирик, изверившийся в лучших идеалах своей жизни, собирался продолжать повествование о Томе и Геке в том пессимистическом направлении, какое он наметил в одной из своих дневниковых записей 1891 года. Рисуя картину мрачного будущего своих героев, Твен пишет: "Гек возвращается домой. Бог знает откуда. Ему 60 лет, спятил с ума. Воображает, что он еще мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки и проч. Из долгих блужданий приходит Том. Находит Гека. Вспоминают старое время. Жизнь оказалась неудачной. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают". Разумеется, лишь в итоге больших внутренних потрясений, огромных разочарований, невознаградимых утрат великий писатель мог написать эти скорбные строки.

Повесть о Геке и Томе, состарившихся, разочарованных, измученных жизнью - никогда не была написана, быть может, потому, что Твен не мог проявить такую жестокость по отношению к своим любимым героям, в которых воплотились его лучшие идеалы и стремления. Но "детская" тема в чрезвычайно мрачном варианте еще раз воскресла в его творчестве последних лет.

Среди произведений Твена начала XX века есть повесть "Таинственный незнакомец", особняком стоящая среди романов и повестей писателя. Она поражает своей мрачной безысходностью, своим трагическим колоритом.

На страницах "Таинственного незнакомца" читатель снова встречает веселых и беззаботных детей, в образе которых как бы воскресли черты Тома Сойера, Джо Гарпера, Бекки Тэчер. Правда, они живут не в Америке XIX века, а в австралийской деревушке XVI столетия, но, несмотря на свои средневековые костюмы, они несомненно сродни американским ребятишкам из Сент-Питерсберга. Им свойственны такая же жизнерадостность, такая же неистощимая изобретательность в играх и шалостях. Но вот в этот радостный мир приходит некий таинственный незнакомец, окруженный атмосферой мистической тайны, он зовет себя сатаной; из его уст дети слышат горькие, страшные слова о бренности и тщете всего земного, об обреченности всех человеческих надежд и стремлений. "Я говорю тебе правду, нет ни бога, ни вселенной, ни человечества, ни земли, ни неба, ни ада. Это все сон, чудовищный, нелепый сон..." И под действием этих безотрадных речей угасает кипучая жизнерадостность маленького слушателя сатаны, ибо он чувствует, что таинственный незнакомец прав...

В этом произведении, начатом в 1898 году и опубликованном лишь после смерти писателя - как бы сталкиваются две линии его творчества: оптимистическая философия, которая предстает в столь типичном для Твена воплощении - в образах жизнерадостных и веселых детей,- и настроения трагического пессимизма, характерные для последних лет жизни писателя.

Но читатель, который знает и любит Твена, хорошо понимает, что и эти "апокалиптические" видения и реалистически полнокровные образы его лучших произведений по сути дела возникли из одного источника - из любви Твена к своему народу, из тревоги за его будущее, из ненависти к его угнетателям.

В представлении читателя Том и Гек навсегда остались такими, какими показал их Твен в своих лучших произведениях - бунтарями и свободолюбцами, противниками всякого зла и угнетения.

Такими они и вошли в сокровищницу мировой литературы, чтобы стать спутниками подрастающих поколений.

Творческое наследие Твена всегда пользовалось огромной популярностью в нашей стране. В дореволюционной России произведения писателя, в том числе и его книги о детях, приобрели широкую известность, получили полное и заслуженное признание. Сразу же после своего появления они были переведены на русский язык и вызвали сочувственные отклики передовой критики. Рекомендуя эти книги как для взрослых, так и для детского чтения, критики отмечали их занимательность, идейную глубину и гуманистическую направленность. "Честным духом, трезвым смыслом, верным пониманием вещей проникнута эта прекрасная книга", - пишет по поводу "Принца и нищего" рецензент журнала "Дело" (1884). "Немного найдется в детской литературе книг, написанных так занимательно, как роман Твена "Принц и нищий". Можно поручиться, что дети, взявшись за него, не выпустят его из рук, прежде чем не дойдут до последней страницы. Идея его очень счастливая",- отмечает неизвестный автор рецензии, опубликованной в "Отечественных записках" за 1883 год.

Встретив теплый прием у демократической критики, книги Твена получили признание и в широких читательских кругах. Свидетельством их популярности является большое количество их многотиражных изданий. Произведения печатались в полных и в сокращенных переводах, во всевозможных переделках и переработках. Однако большинство дореволюционных изданий Твена было не свободно от серьезных недостатков. Переводчики Твена конца XIX века - начала XX нередко далеко отклонялись от оригинала, вставляли от себя слова и целые фразы. Некоторым издателям и переводчикам книги Твена внушали известные опасения, если не с политической, то с педагогической точки зрения. Стремясь "обезвредить" произведения американского писателя и "приспособить" их для детского чтения, эти не в меру осторожные воспитатели юношества нередко производили над книгами подлинную вивисекцию. В такого рода "смягченных" и "обезвреженных" изданиях текст Твена нередко приобретал смысл, прямо противоположный тому, какой стремился вложить в него сам писатель. Так, например, Бурэ, автор одного из популярнейших переводов "Принца и нищего", придала совершенно неузнаваемый вид сцене коронации, в которой, как известно, изображается встреча Тома-короля с его нищей матерью. Для понимания идейной концепции романа Твена эта сцена имеет большое значение - в ней ясно раскрывается бездушная и бесчеловечная сущность дворцовой "воспитательной системы", под воздействием которой Том едва не отрекается от собственной матери... В варианте Бурэ этот эпизод выглядит следующим образом: не м-с Кенти бросается к своему сыну со словами любви и нежности, а, напротив, Том, увидев мать в толпе, простирает к ней руки с криком: "Мама! Милая мама!" Разумеется, подобная "трактовка" находится в вопиющем несоответствии не только с текстом романа, но и со всей его идейной концепцией.

Наряду с такими сознательными искажениями текста, в дореволюционных переводах Твена переводчики допускали и бессознательные промахи, являющиеся результатом как слабости переводческой техники, так и недостаточно глубокого проникновения во внутренний, идейный смысл произведений писателя. Так, в одном из распространенных переводов "Тома Сойера" ("Приключения Тома Сойера", перевод Журавской, 1910 год), индеец Джо все время именуется Инджен Джо. Слово injun (метис) употребляется переводчицей в качестве имени собственного и повсюду пишется с заглавной буквы. При всей кажущейся незначительности таких ошибок, они приводят к утрате очень существенных смысловых оттенков художественного текста.

От подобных недостатков не вполне свободны были и некоторые послереволюционные переводы. Однако наши издательства предприняли энергичную работу по восстановлению подлинного Твена. К этому их стимулировал растущий интерес советской общественности к творчеству великого сатирика. В послеоктябрьское время Твен стал одним из наиболее читаемых зарубежных классиков. Особенной популярностью у нас пользуются его детские книги, которые выходят огромными тиражами в самых разнообразных изданиях.

Следует отметить, что важную роль в популяризации твеновского наследия сыграла деятельность К. И. Чуковского, под руководством которого предпринимались многочисленные издания романов и рассказов американского писателя.

В последние годы качество переводов произведений Твена заметно улучшилось. Традиция вольного перевода, столь характерная для дореволюционного времени, постепенно изживается нашими переводчиками.

Большим шагом в освоении наследия Марка Твена явились переводы Н. Дарузес, которые отличаются не только точностью и полнотой, но и тонким воспроизведением оттенков твеновского юмора. Появление точных и полных переводов Твена говорит не только о мастерстве наших переводчиков, но и о неослабевающем интересе советской общественности к наследию писателя. Свидетельством огромной популярности произведений Твена в нашей стране является также тот факт, что многие из них обрели у нас сценическую жизнь и, будучи драматизованы, вошли в репертуар советских театров.

Романы Твена с их внутренним драматизмом, со стремительным развитием действия, с обилием монологов являются благодарным материалом для всякого рода сценических переработок. В дореволюционную эпоху особенно часто инсценировался "Принц и нищий", открывавший перед исполнителями возможность создания эффектного, красочного спектакля. Любопытно, что первая сценическая переработка этого романа носила название "феерии" и по замыслу автора должна была сопровождаться музыкой и танцами. Другие инсценировки "Принца и нищего" являются не "феериями", а сериями картин, представляющих своеобразную сценическую иллюстрацию к роману Твена. В драматургическом отношении они довольно слабы. Несмотря на то, что их авторы стремились к возможно более точному воспроизведению твеновского текста, им все же не удавалось воссоздать эмоциональную атмосферу инсценируемого романа. То же самое следует сказать и о дореволюционных инсценировках "Тома Сойера". Как правило, эти инсценировки не доходили до большой сцены и, став достоянием любительских ансамблей, не оставили следа в истории русского театра.

Лишь в послеоктябрьское время, когда наследие Твена стало доступно широким массам трудящихся, был найден ключ к полноценному истолкованию его романов. Примером глубокого творческого освоения произведений великого сатирика может служить спектакль ленинградского ТЮЗа. Этот спектакль стал одним из самых блестящих творческих триумфов театра. Режиссерам и актерам ТЮЗа удалось "вжиться" в произведение Твена и донести до зрителя его подлинную атмосферу. Воссоздав на сцене ту стихию веселья, жизнерадостности, здорового оптимизма, которая столь характерна для "Тома Сойера", театр еще раз показал, как близки советскому человеку гуманистические идеи творчества Твена.

Прочно войдя в обиход, книги Твена не только служат материалом для создания интересных инсценировок, но и толкают творческую мысль наших писателей на создание самостоятельных художественных произведений.

Так, С. Михалков по мотивам "Принца и нищего" создал свою пьесу "Нищий и принц" ("Том Кенти"). Правда, по своей идейной концепции пьеса С. Михалкова (в которой принц Эдуард выступает в качестве отрицательного персонажа) во многом далека от первоисточника. Можно спорить об идейной и художественной состоятельности такого истолкования романа Твена, но, независимо от этого, самый факт появления комедии С. Михалкова может служить свидетельством огромной жизненной силы произведений великого писателя.

Интересно, что попытки "модернизации" Твена, подобные той, какую произвел С. Михалков, предпринимаются в наши дни и прогрессивными зарубежными писателями. Так, недавно, известный немецкий писатель Стефан Гайм, совместно с О. Биргером, по мотивам "Приключений Тома Сойера" создал пьесу "Приключения Тома Сойера и Гека Финна", обличающую расовую дискриминацию негров в США. Стержнем драматического действия в этой пьесе служит мотив кладбищенского убийства, получающий совершенно особое истолкование. В роли убийц доктора Дэвидсона здесь выступают деятели Ку-Клукс-Клана, которым удается оклеветать ни в чем неповинного негра Мэфа Поттера и приписать ему совершенное ими злодеяние.

Так прогрессивные писатели мира пользуются мотивами романов Твена для пропаганды передовых идей современности.

Голос Марка Твена не умолк и в наши дни. Сливаясь с голосами передовых людей нашего времени, он продолжает звучать, призывая человечество к борьбе за светлую и радостную жизнь, свободную от лжи, произвола и деспотизма.