Как писать автобиографию...

Есть такие критики - их немало, которые видят в пессимистических идеях "Таинственного незнакомца" наиболее полное и верное выражение философских позиций Твена в конце его жизни. Так, Генри Смит, являющийся ныне хранителем рукописей писателя, заканчивает свою книгу, изданную в США в 1962 году, мрачнейшей цитатой из "Таинственного незнакомца", а затем говорит: "Этими словами завершается его (Твена. - М. М.) деятельность как писателя, ибо ему нечего было больше сказать".

На самом деле в заключительные годы жизни Марк Твен сказал еще очень, очень много нового, чрезвычайно важного и звучащего совсем по-другому, нежели беспросветно мрачные сентенции из "Таинственного незнакомца".

М. Твен и М. Горький с группой американских писателей и журналистов в Нью-Йорке (1906)

На самой заре XX столетия, когда за каких-нибудь два-три года Твен создал целую серию великолепных антиимпериалистических произведений, он предстал перед миром вовсе не брюзгливым мизантропом, а беззаветным борцом против империализма во имя свободной жизни порабощенных людей.

Новый взлет твеновской сатиры пришелся на середину первого десятилетия нашего века.

А. М. Горький и М. Ф. Андреева в Нью-Йорке (1906)

Годы 1905-й, 1906-й...

Писателю уже семьдесят лет.

Отвечая на юбилейные приветствия, Твен сказал в конце 1905 года, что теперь он уже может считать себя "в запасе". Но сатирик вовсе не собирался уходить в запас. Он видел дальше и глубже, чем когда-либо в прошлом, а темперамент его оставался таким же, как в молодые годы. Когда перед взором писателя возникали картины несправедливости, угнетения, бесчеловечности, он бурно возмущался, негодовал, кипел.

Еще в конце XIX столетия Твен начал заносить на бумагу воспоминания о прожитом и пережитом. Но только за несколько лет до смерти он принялся работать над своей автобиографией изо дня в день.

Марк Твен в старости

Эти воспоминания первоначально не предназначались для печати. Им были предпосланы такие слова: "Когда я пишу эту "Автобиографию", я ни на минуту не забываю, что держу речь из могилы. Это в самом деле так: меня не будет в живых, когда книга выйдет в свет". И дальше: "Я предпочитаю разговаривать после смерти, а не при жизни, по весьма серьезной причине: держа речь из могилы, я могу быть откровенен".

Свои воспоминания Твен обычно диктовал. Мысль о создании автобиографии методом диктовки родилась на обеде в честь писателя, данном в Плэйере-клубе в начале января 1906 года. А уже в середине того же года Твен с гордостью сообщил Гоуэлсу, что "надиктовал (с 9 января) много "наследства" - 210 тысяч слов, и прибавляется еще 50 тысяч. "Наследство" - это вещи, - поясняет писатель, - залежавшиеся у меня в столе с давних пор, потому что либо я сам, либо издатели не решались их печатать".

Впрочем, сатирик не только передиктовывал "наследство". Легко установить, что в эти же месяцы в "Автобиографию" вошло большое количество совершенно нового материала, отражавшего мысли и чувства Твена, порожденные современностью, текущими событиями.

В общей сложности только за первую половину 1906 года Твен "надиктовал" столько страниц рукописи, что из них можно было бы составить почти два тома. Однако при жизни писателя "Автобиография" в его собрание сочинений включена не была. И сегодня она опубликована не полностью.

Как представлял себе Твен "Автобиографию"?

Об этом говорит такая его запись: "Во Флоренции в 1904 году я, наконец, открыл истинный метод, как писать автобиографию. Не выбирай, чтобы начать ее, какое-либо определенное время своей жизни; броди по жизни как вздумается; веди рассказ только о том, что интересует тебя в данную минуту; немедля прерывай рассказ, как только интерес к нему начинает слабеть, и берись за новую, более интересную тему, которая пришла тебе только что в голову.

И еще: пусть этот рассказ будет одновременно дневником и автобиографией. Тогда ты сумеешь столкнуть животрепещущую современность с воспоминаниями о чем-то, что было сходно с нею, но случилось в далеком прошлом; в этих контрастах скрыто неповторимое очарование".

Таким заветам и следовал Твен в своей работе над "Автобиографией".

Вот, например, 8 февраля 1906 года он вспоминает ранние годы жизни в Хартфорде и своих любимых дочек - тогда еще девочек. Сколько теплоты и ласки в его рассказе о том, как "девочки приносили мне картинку и требовали, чтобы я сочинил к ней рассказ". Четыре дня спустя Твен обращается к совсем далеким годам, когда он и его брат Генри были не старше Тома и Сида Сойеров.

Проходит еще четыре дня, и автор включает в "Автобиографию" грозную филиппику против миллионера Джея Гулда, который "научил всю страну обожествлять деньги и владельца денег, невзирая на то, каким путем эти деньги добыты".

Девятого марта все того же 1906 года писатель повествует "о том, что было шестьдесят лет назад и еще раньше".

А три дня спустя он переходит к фактам самого последнего времени, к новым преступлениям американской военщины на многострадальных Филиппинах.

Нет, не таким человеком был тогда Марк Твен, чтобы прятаться от трагедий современности в светлом мирке детства и юности! "Оставим пока моих товарищей,- восклицает он, - с которыми я учился шестьдесят лет назад, мы вернемся к ним позднее. Они меня очень интересуют, и я не собираюсь расставаться с ними навсегда. Однако даже этот интерес уступает место впечатлению от происшедшего на днях события".

И дальше идет пространный и полный ярости рассказ о том, как войска США безжалостно уничтожили целое племя моро. Официально избиение этих людей называлось битвой, но Твен срывает маски с тех, кто совершил страшный акт варварства, показывает, что они поступили как подлинные злодеи.

"Официальное сообщение, - говорится в "Автобиографии", - надлежащим образом превозносит и приукрашивает "героизм" и "доблесть" нашей армии..." Но о какой доблести может идти речь, если американские солдаты, вооруженные артиллерией и винтовками с точным прицелом, истребляли почти безоружных людей. "У противника, - с возмущением говорит писатель, и слово "противник" звучит саркастически,- было шестьсот человек, включая женщин и детей, и мы уничтожили их всех до одного, не оставив в живых даже младенца, чтобы оплакивать погибшую мать".

Твен продолжает: "Нагие дикари были так далеко внизу, на дне кратера-западни, что наши солдаты не могли отличить женскую грудь от маленьких мужских сосков; они были так далеко, что солдаты не могли отличить еле ковыляющего двухлетнего карапуза от темнокожего великана. Это, несомненно, - заключает он, задыхаясь от негодования, - наименее опасная битва, в которой когда-либо принимали участие солдаты-христиане любой национальности".

В "Автобиографии" Твена есть десятки и сотни прекрасных поэтических страниц, говорящих о неизменной его тяге к жизни, о вдохновлявшей писателя жажде света и добра. Было бы чудовищной несправедливостью ставить знак равенства между Сатаной из "Таинственного незнакомца" и автором воспоминаний, влюбленным в людей и природу. И Марк Твен был верен своим человеколюбивым идеалам не только тогда, когда живописал девственные просторы Миссисипи, тепло рассказывал о детских годах Сузи и рисовал "негритянский" балаган прошлого столетия. Вера в человека, страстное желание помочь народу сделать жизнь более счастливой с не меньшей силой сказались и в тех сардонических портретах виднейших капиталистов и политиканов, которые тоже вошли в "Автобиографию".

Твен то бичует президента Теодора Рузвельта, приобретшего "свою президентскую должность за, деньги" и поздравившего с "блестящей военной операцией" убийц в мундирах, то высмеивает известного мультимиллионера Эндрью Карнеги, который "купил себе славу и заплатил за нее наличными". В "Автобиографии" говорится, что в США "люди без стеснения лезут в помойную яму и открыто поклоняются долларам и владельцам долларов", что бесчестные сенаторы и их дружки разлагают страну "сверху донизу", что в верхах США всюду обман, коррупция...

Марк Твен громил американских милитаристов и раньше. Но теперь он стал понимать куда лучше, чем в прошлом, что ядовитой идеологией империализма заражены не только отдельные американские генералы или вашингтонские политики, но и господствующие круги страны в целом.

В "Автобиографию" Твена вошел исполненный зловещего смысла рассказ о том, что произошло в 1906 году в клубе "Дальние Концы Земли". Во время одного банкета, устроенного в этом клубе, говорит писатель, "председательствующий, отставной военный в высоком чине, провозгласил громким голосом и с большим воодушевлением: "Мы - англосаксы, а когда англосаксу что-нибудь надобно, он идет и берет". Заявление председателя, - продолжает писатель, - вызвало бурные аплодисменты".

Смысл происшедшего Твен раскрывает в следующих словах:

"Если перевести эту выдающуюся декларацию (и чувства, в ней выраженные) на простой человеческий язык, она будет звучать примерно так: "Мы, англичане и американцы, - воры, разбойники и пираты, чем и гордимся"... Это было зрелище, достойное внимания, - этот по-детски непосредственный, искренний, самозабвенный восторг по поводу зловонной сентенции пророка в офицерском мундире. Это попахивало саморазоблачением..." Ведь на собрании, проницательно подмечает сатирик, "были представлены наиболее влиятельные группы нашего общества..-, адвокаты, банкиры, торговцы, фабриканты, журналисты, политики, офицеры армии, офицеры флота. Все они были здесь. Это были Соединенные Штаты, созванные на банкет и полноправно высказывавшие от лица нации свой сокровенный кодекс морали".

Сердце человека, написавшего это, было полно горечи и муки. Но Твен не утратил надежд на лучшее будущее, не лишился своего гуманизма (у главного героя "Таинственного незнакомца" гуманизма нет). Именно потому, что в душе старого писателя полыхало, как всегда, пламя любви к народу, он и сумел с такой обоснованной и прекрасной яростью заклеймить американских империалистов, которые, находясь среди "своих", позволили себе отказаться от всяких приличий и открыто поддержали "зловонную сентенцию".

Все в том же 1906 году, на редкость богатом творческими достижениями (хотя почитатели Твена тогда об этом не догадывались), писатель создал и ужаснувшие его дочь Клару главы "Автобиографии", которые появились в печати лишь в конце 1963 года. В этих главах, продиктованных 19, 20, 22, 23 и 25 июня, Твен выразил свое мнение о христианской религии и о боге в таких, например, словах, не нуждающихся в комментариях:

Заметка Марка Твена, по-видимому предназначавшаяся для 'Автобиографии': 'Я держу речь из могилы. Только в подобных условиях можно быть более или менее откровейным. Полная, безоговорочная откровенность невозможна ни в могиле, ни вне ее'

"Считаю ли я, что христианская религия будет существовать вечно? У меня нет никаких оснований так думать. До ее возникновения мир знал тысячи религий. Все они мертвы. Прежде чем был придуман наш бог, мир знал миллионы богов. Мириады их умерли и давным-давно забыты. Наш бог - вне всякого сравнения наихудший бог, какого только могло породить больное человеческое воображение: неужели же Он и Его христианство ухитрятся сохранить бессмертие вопреки вероятности, опирающейся на бесчисленные примеры, которые мы находим в теологической истории прошлого? Нет, я считаю, что христианство и его бог не будут исключениями из общего правила..."

Совсем не случайно дня за два до того, как он приступил к работе над этими главами, Твен написал Гоуэлсу: "Завтра собираюсь продиктовать главу, за которую моих наследников и правопреемников сожгут живьем, если они осмелятся предать ее гласности раньше 2006 года, - но, полагаю, они этого не сделают. Если я протяну еще года три-четыре, таких глав будет целая куча. Когда выйдет в свет издание 2006 года, будет большой переполох. Я со всеми покойными друзьями буду где-нибудь поблизости и с интересом на это погляжу. Приглашаю вас тоже".