Глава XIX

Том пришел домой нахмуренный, мрачный, и первые же слова, какие он услышал от тетки, показали ему, что здесь его горе не встретит сочувствия.

- Том, я с тебя шкуру спущу!

- Тетушка, что я сделал?

- И ты еще спрашиваешь! Я, как старая дура, иду к Сирини Гарпер и думаю, что она вслед за мною поверит всей этой чуши насчет твоего чудесного сна, и - здравствуйте! Оказывается, ее Джо рассказал ей, что ты просто-напросто прокрался в тот вечер сюда и подслушал наш разговор. Не знаю, Том, что может выйти из мальчика, который так бессовестно лжет! Мне больно подумать, что ты дал мне пойти к Сирини Гарпер, чтобы все смеялись надо мной, как над дурой, - и даже не попытался меня удержать!

Теперь вся эта история представилась Тому в ином освещении. До сих пор его утренняя проделка казалась ему очень милой и ловко придуманной шуткой. Тетерь же она сразу потускнела, стала ничтожной и жалкой. Он повесил голову и в первую минуту не знал, что ответить; потом сказал:

- Тетя, мне жалко, что я это сделал… но я как-то не подумал.

- Ах, милый мой, ты никогда не думаешь! Ты никогда ни о чем не думаешь, только о себе и своих удовольствиях. Небось тебе пришло в голову явиться сюда с Джексонова острова ночью, чтобы посмеяться над нашим несчастьем! Пришло в голову морочить меня россказнями о том, что ты видел во сне, а вот пожалеть нас, избавить от горя - об этом ты не подумал!

- Тетя, я теперь понимаю, что это было мерзко, но я не хотел, даю вам честное слово. Да и кроме того... тогда вечером... я приходил совсем не для того, чтобы смеяться над вами.

- А для чего же?

- Я хотел сказать вам, чтобы вы не беспокоились о нас... что мы не утонули.

- Том, Том! Я возблагодарила бы господа бога в самой горячей молитве, ели бы только могла поверить, что тебе пришла в голову такая добрая мысль, но ты сам знаешь, что этого не было... и я знаю, Том...

- Было, было! Даю вам честное слово, что было! Не сойти мне с этого места, было!

- Ах, Том, не лги... не выдумывай... Это во сто раз хуже.

- Это, тетя, не ложь, это правда. Мне хотелось, чтобы вы не горевали, вот я и пришел тогда вечером.

- Я отдала бы все на свете, чтобы поверить тебе: это искупило бы все твои грехи. Если бы это было так, я даже не жалела бы о том, что ты убежал из дому и натворил столько бед... Но нет, все неправда... Иначе ты непременно сказал бы мне, для чего ты пришел.

- Видите ли, когда вы стали говорить, что нас будут отпевать, как покойников, мне вдруг представилось, как будет чудесно, если мы проберемся в церковь и спрячемся там на хорах... и, конечно, мне очень захотелось, чтоб так оно и было. Поэтому я сунул кору обратно в карман и не сказал ни словечка.

- Какую кору?

- А ту, где я написал вам, что мы ушли в пираты. Я так теперь жалею, что вы не проснулись, когда я вас поцеловал! Ужасно жалею - честное слово!

Суровые складки на лице тети Полли разгладились, и в глазах ее засияла внезапная нежность.

- А ты правда поцеловал меня, Том?

- Ну да поцеловал.

- И это верно?

- Еще бы!

- Почему же ты меня поцеловал, Том?

- Потому что я вас так любил в ту минуту, и вы стонали во сне, и мне было очень вас жалко.

Это, пожалуй, было похоже на правду. Старушка сказала с дрожью в голосе, которой она не могла скрыть:

- Поцелуй меня еще раз, Том! И... ступай в школу, и... не приставай ко мне больше.

Едва только он ушел, тетя Полли побежала в чулан и вытащила рваную куртку, которую он носил во время своих разбойничьих подвигов. Взяв куртку в руки, она вдруг остановилась и сказала себе:

- Нет, лучше не надо! Бедный мальчик. Я уверена, что он солгал... но то была святая ложь, святая - потому что ею он думал утешить меня. Я надеюсь... я знаю, что господь простит его, потому что он солгал по доброте. Но мне не хотелось бы убедиться, что это ложь, и я не стану смотреть!

Она отложила куртку и с минуту раздумывала; дважды она протягивала к ней руку и дважды отдергивала; наконец решилась, подкрепив себя мыслью: "Это добрая, добрая ложь, - я не позволю себе огорчаться". И она сунула руку в карман. Через минуту она уже читала строки, написанные Томом на куске коры, и говорила сквозь слезы:

- Теперь я могла бы простить ему хоть миллион грехов!