Глава III

К этому времени миссис Селлерс успокоилась и, вернувшись к двум друзьям, принялась расспрашивать Хокинса о его жене, о детях, о том, сколько их у него, и так далее и тому подобное. В результате допроса выяснилась вся история успехов и злоключений этой семьи, а также ее передвижений по Дальнему Западу за последние пятнадцать лет. Тут к полковнику кто-то пришел с черного хода, и его вызвали из комнаты. Воспользовавшись тем, что он вышел, Хокинс поинтересовался, как обходилась с полковником жизнь последние пятнадцать лет.

- Да все так же - иначе и быть не могло: Малберри бы этого не допустил.

- Вполне вам верю, миссис Селлерс.

- Ну, да вы сами видите: ведь он нисколько не изменился, ни капельки - все тот же Малберри Селлерс.

- Это вполне очевидно.

- Все тот же старый мечтатель, великодушный, добрый фантазер, вечно на что-то надеющийся и ни в чем не знающий удачи, - таким он всегда был; а любят его так, точно он добился в жизни самых больших успехов.

- И всегда любили, да это и понятно: ведь он такой отзывчивый, так старается всем услужить! Его почему-то легко просить о помощи или об одолжении, - понимаете, с ним не стесняешься, и нет этого чувства "лучше б я не унижался", какое испытываешь, обращаясь к другим.

- Совершенно верно, и порой просто диву даешься, глядя на него: ведь сколько он вытерпел от тех самых людей, которым подставлял спину, помогая взобраться по общественной лестнице, а они потом давали ему пинка, когда он был им больше не нужен. Он, бывало, помучается: видно, больно ему, да и гордость его задета, потому что он и не вспоминает и не говорит об этом. Я уж думаю: теперь-то он получил хороший урок и будет впредь осторожнее. Где там! Недели через две все забыто, и любой ловкач, проходимец, о котором никто и не слышал-то никогда, может явиться к нему, прикинуться несчастным и с удобством расположиться в его любящем сердце.

- И как только у вас терпения хватает!

- Ну что вы, я к этому привыкла: уж лучше пусть будет таким, чем другим. Называя его неудачником, я только повторяю то, что говорят о нем люди, - я же никогда его таким не считала. Не знаю даже, хотела ли бы я, чтоб он был другим - совсем другим. Я и браню его и пилю, если угодно, но я, наверно, все равно бы так делала, даже если б он был другим, - такой уж у меня характер. Но я куда меньше пилю его и веду себя куда спокойнее, когда у него неудачи, чем когда их нет.

- Значит, у него не всегда бывают неудачи! - воскликнул Хокинс, повеселев.

- У него-то? Конечно не всегда. Случается и ему, как он говорит, "напасть на золотую жилу". Зато для меня тогда наступает самая волнующая и тревожная пора. Деньги так и летят: кто ни придет, никому нет отказу. Дом снизу доверху заполняют придурковатые и калеки, бродячие кошки и всякие несчастные, которые никому, кроме него, не нужны; а когда снова приходит бедность, тут уж мне, хочешь не хочешь, надо избавляться от них, чтоб не умереть с голоду, - это, конечно, огорчает Малберри, ну и меня тоже. Взять хотя бы наших стариков Дэниела и Дженни: в свое время - это было еще до войны, когда мы в очередной раз обанкротились, - шериф продал их на Юг; но лишь только был заключен мир, они притащились обратно - выжатые, как лимон, изможденные работой на хлопковых плантациях, беспомощные, до конца дней своих ни на что не годные. А нам тогда туго приходилось, ох, как туго - каждая крошка была на счету! И что бы вы думали: Малберри так гостеприимно распахнул перед ними дверь, так их встретил, точно это ангелы, услышав наши молитвы, спустились к нам с небес. Я отвела его в сторонку и говорю: "Малберри, не можем мы оставить их у себя: нам и самим есть нечего, а их мы и вовсе прокормить не в состоянии". Он посмотрел на меня этак огорченно и сказал: "Что ж, прикажешь прогнать их? А ведь они пришли ко мне с такою верой и надеждой, будто... будто... Знаешь, Полли, должно быть когда-то давно я чем-то купил у них это доверие и как бы выдал им расписку, - а ведь доверие нельзя получить просто так, задаром. Ну разве я могу теперь отказаться от уплаты своего долга? Ты же видишь, какие они бедные, старые, одинокие и..." Тут уж мне стало до того стыдно, что я закрыла ему рот рукой и - откуда только взялось у меня мужество! - сказала тихо: "Мы оставим их, господь о нас позаботится". Он был очень доволен и уже хотел было пуститься в свои обычные рассуждения о том, какие нас ждут блата, но вовремя сдержался и сказал только: "Во всяком случае, я о вас позабочусь". Это было много-много лет тому назад. И, как видите, старики и по сей день с нами.

- Но разве они не помогают вам по дому?

- Боже мой! Конечно нет. Они безусловно что-то делали бы, бедняги, если б могли, и, возможно, они считают, будто действительно что-то делают. Но это им только так кажется. Дэниел открывает входную дверь и иногда ходит по поручениям; случается, кто-нибудь из них, а то и оба вместе берутся вытирать пыль в гостиной, но это значит только, что они хотят послушать, о чем мы говорим, и сами принять участие в разговоре. Ну, и по тем же причинам они, конечно, всегда тут как тут, стоит нам сесть за стол. А в результате нам приходится держать девчушку-негритянку специально для ухода за ними еще взрослую негритянку, которая выполняет домашнюю работу и помогает обихаживать их.

- Что ж, они, по-моему, должны быть очень счастливы.

- Ничего подобного. Они без конца ссорятся - главным образом по поводу религии, потому что Дэниел баптист, а Дженни воинствующая методистка, и Дженни верит в провидение, а Дэниел нет: он считает себя вроде бы "свободомыслящим"; тем не менее они вместе поют гимны, когда-то слышанные на плантациях, без передыху мелют языком о том о сем, искренне привязаны друг к другу, обожают Малберри, ибо он терпеливо сносит все их капризы и благоглупости, так что в конечном счете они, пожалуй, счастливы. Ну а я... я привыкла и уже примирилась с этим. Вообще я могу к чему угодно привыкнуть с помощью Малберри, и ничто мне не страшно, пока он со мной.

- Что ж, пожелаем ему много лет здравствовать и будем надеяться, что он скоро опять "найдет золотую жилу".

- И опять наберет полный дом всяких сирых, хромых и слепых и превратит наше жилище в больницу? А ведь Малберри именно так и поступит. Сколько раз уже это было на моей памяти. Нет, Вашингтон, хватит: я хочу, чтобы он теперь и до конца жизни "находил золотые жилы" поскромнее.

- Словом, выпадут ли ему большие удачи, или малые, или вообще не выпадет никаких удач, будем надеяться, что у него никогда не переведутся друзья, в чем я не сомневаюсь, ибо пока вокруг есть люди, которые знают...

- Чтоб у него да перевелись друзья! - Миссис Селлерс с нескрываемой гордостью вскинула голову. - Помилуйте, Вашингтон, да нет такого более или менее стоящего человека, который не любил бы его! Скажу вам по секрету, мне иной раз прямо невмоготу с ними справиться: известно, что Малберри не умеет отказывать, вот они и норовят назначить его на какую-нибудь должность. А ведь не хуже меня знают, что его и близко нельзя подпускать к службе. Малберри Селлерс - на службе! Бог мой! Вы-то можете себе представить, что это будет. Да чтоб увидеть такой цирк, люди прибегут с другого конца света. Уж лучше было бы мне тогда обвенчаться с Ниагарским водопадом - и делу конец. - Миссис Селлерс задумалась и, возвращаясь к своей первоначальной мысли, повторила: - Друзья? Да ни у кого в жизни не было такого множества друзей - и каких! Грант, Шерман, Шеридан, Джонстон, Лонгстрит, Ли¹ - сколько раз все они сиживали в том кресле, где сидите сейчас вы...

¹ (Грант, Шерман, Шеридан, Джонстон, Лонгстрит, Ли. - Грант Улисс Симпсон (1822 - 1885) командовал вейсками Севера, впоследствии был президентом США; Шерман Уильям Текумсе (1820 - 1891) и Шеридан Филипп Генри (1831 - 1888) - генералы армии северян. Остальные названные здесь полководцы - Джонстон Альберт Сидней (1803 - 1862) (или Джонстон Джозеф Эггльстон (1807 - 1891)), Лонгстрит Джеймс (1821 - 1904) - сражались на стороне южан; Ли Роберт Эдуард (1807- 1870) - главнокомандующий армией южан)

Хокинс вскочил и с почтительным изумлением воззрился на кресло, ужасаясь, что мог осквернить подобную святыню...

- Такие люди?! - воскликнул он.

- Ну да, разумеется, и не раз.

Вашингтон продолжал смотреть на кресло как зачарованный, не в силах оторвать от него глаз, - впервые в жизни полоска высохшей прерии, заменявшая ему воображение, запылала, и огненный смерч пронесся по ней из конца в конец, взметая до самого неба языки пламени и дыма. Хокинс испытывал то же чувство, какое появляется у плохо разбирающегося в географии чужеземца, дремлющего в уголке вагона, когда его скучающий, безразличный взгляд вдруг видит в окне название некоей станции: "Стратфорд-он-Эйвон"!¹ А миссис Селлерс тем, временем невозмутимо продолжала:

¹ (Стратфорд-он-Эйвон (Стратфорд-на-Эйвоне) - город в Англии, знаменитый тем, что в нем родился и умер Шекспир)

- О, они обожают слушать его рассказы, особенно когда им становится уж слишком тяжко нести свое бремя и хочется передохнуть. Малберри, понимаете ли, действует на них как глоток воздуха, даже как весенний ветер, - освежающе, и у них появляется такое ощущение, точно они побывали в деревне. Сколько раз он вызывал смех у генерала Гранта, а это штука не легкая, уж можете мне поверить; а Шеридан - у того загораются глаза, и кажется, что он слушает не Малберри Селлерса, но гром пушек. Все дело, понимаете ли, в том, что наш Малберри держится самых широких взглядов и притом настолько лишен предрассудков, что может ладить с кем угодно и всюду будет к месту. Вот почему его все так любят, и популярность у него прямо скандальная. Пойдите в Белый Дом, когда президент устраивает свой большой прием. Если там присутствует Малберри, - бог ты мой! - в жизни не скажете, кто из них хозяин - президент или он.

- Да, человек он, конечно, удивительный... всегда был таким. А он верующий?

- До мозга костей! Он так много читает и размышляет о религии, как ни о чем другом, если не считать России и Сибири; и все подвергает доскональнейшему обсуждению, - вот уж кого не назовешь фанатиком.

- А какую же веру он исповедует?

- Он... - Миссис Селлерс осеклась и, подумав минуту-другую, простодушно ответила: - По-моему, на прошлой неделе он был магометанином или чем-то в этом роде.

Затем Вашингтон отправился в город за своим чемоданом, ибо гостеприимные Селлерсы и слышать не желали его отговорок: их дом должен быть его домом, пока будет длиться сессия конгресса. Не успел он уйти, как вернулся полковник и снова принялся трудиться над своей игрушкой. К приходу Вашингтона она уже была готова.

- Вот я и кончил, - сказал полковник.

- Что это, полковник?

- Да так, пустячок. Забава для детей.

Вашингтон с любопытством осмотрел вещицу.

- Похоже на головоломку.

- Ты угадал. Я назвал ее "Поросята в поле". Попробуй загнать их в хлев, - ну-ка, попытайся!

После многих тщетных попыток Вашингтону удалось наконец это сделать, и он обрадовался, как малое дитя.

- Удивительно хитрая игрушка, полковник! Как это остроумно придумано! И до чего увлекательно - я, например, мог бы заниматься этим весь день. Что вы намерены с ней делать?

- Да ничего. Взять патент и забыть о ней.

- Как можно! Это же деньги! И какие!

По лицу полковника пробежала пренебрежительная усмешка.

- Деньги? - повторил он. - Да, на мелкие расходы, тысяч двести, не больше.

У Вашингтона загорелись глаза.

- Двести тысяч долларов! И вы называете это деньгами на мелкие расходы?

Полковник встал, на цыпочках прошел через комнату, прикрыл неплотно закрытую дверь, так же, на цыпочках, вернулся на свое место и шепотом спросил:

- Ты умеешь хранить тайну?

Вашингтон утвердительно кивнул: он был слишком потрясен, чтобы говорить.

- Ты когда-нибудь слышал о материализации? Материализации душ, отошедших в иной мир?

Вашингтон слышал об этом.

- И, по всей вероятности, не поверил, - и был совершенно прав. То, что делают невежественные шарлатаны, недостойно ни внимания, ни уважения. Когда, скажем, в темной комнате с прикрученными лампами собирается кучка сентиментальных глупцов, чувствительных, слезливых, слабонервных, и вот из вечера в вечер один и тот же жирный дегенерат и жулик выступает перед публикой и по желанию превращается в чью-то бабушку, внучку или зятя, в Эндорскую волшебницу¹, в Джона Мильтона, в сиамских близнецов, в Петра Великого или еще в кого-нибудь - это ерунда и глупость. А вот когда человек сведущий призывает на помощь все силы науки - это другое дело, совсем другое! Дух, ответивший на такой зов, уже не может исчезнуть, он остается на земле. Коммерческая сторона дела тебе теперь ясна?

¹ (Эндорская волшебница - упоминаемая в Первой книге царств волшебница, предсказавшая царю Саулу поражение в битве с филистимлянами (библ.); Джон Мильтон (1608 - 1674) - великий английский поэт; сиамские близнецы - знаменитые близнецы Чанг и Энг; с 1829 г. показывались за деньги в различных городах Европы и Америки. Твен посвятил им специальный очерк (1869))

- Видите ли, я... по... по правде говоря, я не вполне понимаю. Вы хотите сказать, что поскольку духи навсегда переселяются на землю, а не появляются, лишь на краткий миг, это позволяет брать дороже за вход на спектакль...

- Какой спектакль? Ты с ума сошел! Слушай и вбери в легкие побольше воздуха, чтобы не задохнуться. Через три дня я закончу разработку моего метода, и тогда у всех глаза на лоб полезут при виде тех чудес, которые я покажу. Вашингтон, через три дня - ну самое большее через десять - ты увидишь, как я буду вызывать мертвецов любого века и они будут вставать из могил и ходить по земле. Да что ходить! Они будут жить на ней и никогда больше не умрут. И ходить они будут на мускулистых, упругих ногах, совсем как в былые дни.

- Ну, знаете ли, полковник, от этого и в самом деле можно задохнуться.

- Теперь-то ты понимаешь, какими тут деньгами пахнет?

- Я... дело в том, что я... не вполне убежден, что понимаю.

- Великий боже! Ну так слушай. Я ведь буду монополистом, и все эти духи будут принадлежать мне, не так ли? Скажем, в городе Нью-Йорке имеется две тысячи полисменов. Каждый из них получает четыре доллара в день. Я поставлю на их место моих покойников и возьму за это в два раза дешевле.

- Потрясающе! Мне бы это никогда не пришло в голову. Че-ты-ре тысячи долларов в день! Вот теперь я начинаю понимать! А от покойников-полисменов будет толк?

- До сих-то пор ведь был!

- Ну, если так посмотреть на дело...

- Смотри как хочешь. Все равно вынужден будешь признать, что моих молодцов не сравнишь с живыми: ведь они не едят и не пьют, - им это просто не нужно; они не будут вымогать взятки в игорных притонах и тайных кабачках, не будут водить амуры с судомойками; а банды хулиганов, что подстерегают их в пустынных закоулках и, пользуясь случаем, трусливо убивают из пистолета или ударом ножа в спину, теперь будут получать от этого лишь минутное удовлетворение, ибо в худшем случае смогут испортить разве что форму.

- Конечно, полковник, если вы можете поставлять полисменов, тогда...

- Безусловно! Я могу поставлять товар любого ассортимента. Возьмем к примеру армию: сейчас в ней двадцать пять тысяч человек; содержание ее обходится в двадцать два миллиона в год. Я подниму из могил римлян, я возвращу к жизни греков; за десять миллионов в год я поставлю правительству десять тысяч ветеранов, отобранных из победоносных легионов всех веков, - солдат, которые год за годом будут преследовать индейцев на материализованных лошадях и не будут стоить правительству ни цента, ибо их не надо ни кормить, ни лечить. Сейчас Европа тратит на содержание своих армий два миллиарда в год, а я поставлю солдат для этих армий за один миллиард. Я извлеку из могил опытных государственных деятелей всех веков и народов и поставлю нашей стране такой конгресс, который будет хоть что-то смыслить, а этого ни разу не случалось со времени провозглашения Декларации независимости и не случится, пока этих живых мертвецов не заменят настоящими. Я посажу на троны Европы лучшие умы, правителей самых высоких моральных качеств, каких только можно найти в королевских усыпальницах всех веков, - где, впрочем, в этом смысле не очень-то развернешься, - и распоряжусь по-честному всеми доходами и суммами, причитающимися по цивильному листу, взяв себе лишь половину...

- Полковник, если даже половина из этого сбудется, то ведь вас ждут миллионы... миллионы!

- Миллиарды... не миллионы, а миллиарды, вот что ты должен сказать! Больше того: это вопрос такого близкого будущего, такого неотвратимого, такого реального, что, если бы ко мне явился сейчас человек и сказал: "Полковник, я немного поиздержался, не могли бы вы одолжить мне миллиарда два долларов на..." Войдите!

Последнее было произнесено в ответ на стук в дверь. В комнату влетел мужчина энергического вида, с пухлой папкой в руке, и, выхватив из нее листок, вручил полковнику.

- Семнадцатое и последнее предупреждение, - объявил он. - На сей раз вы их заплатите, эти три доллара и сорок центов, полковник Малберри Селлерс.

Полковник похлопал себя по одному карману, по другому, пощупал здесь, пощупал там.

- Куда это я девал бумажник? - бормотал он. - Минуточку... м-м-м... здесь его нет, тут тоже... О, я, должно быть, оставил его на кухне; сейчас сбегаю и...

- Нет, не сбегаете и вообще никуда с этого места не сойдете. А денежки на сей раз выложите все до последнего цента.

Вашингтон, по наивности, вызвался сбегать и поискать бумажник. Когда он вышел, полковник сказал:

- Дело в том, что мне снова придется просить вас об отсрочке, Саггс: видите ли, денежный перевод, которого я жду...

- К черту денежные переводы! Эта штука навязла у меня в зубах и больше вам не поможет. Раскошеливайтесь!

Полковник в отчаянии обозрел комнату. Внезапно лицо его просветлело, он подбежал к стене и принялся носовым платком смахивать пыль с одной особенно ужасной олеографии. Затем он осторожно снял ее с гвоздя и, отвернувшись, протянул пришельцу.

- Возьмите, - сказал он, - но только чтобы я не видел, как вы будете уносить ее. Это у меня последний подлинный Рембрандт, который...

- Хорошенький, черт побери, Рембрандт! Это же олеография!

- Не говорите так, умоляю вас. Это единственный действительно гениальный подлинник, единственный божественный образец творений той могучей школы живописи, что...

- Нечего сказать, живопись! Да такой омерзительнейшей вещи мне еще никогда...

Но полковник уже протягивал ему очередное страшилище, заботливо стирая с него по пути пыль.

- Возьмите и эту... жемчужину моей коллекции... единственного подлинного Фра-Анджелико¹, который...

¹ (Фра-Анджелико - Анджелико Джованни (1387- 1455), выдающийся итальянский живописец)

- Какая-то размалеванная печенка! Ладно уж, давайте. Ну и денек же выдался сегодня! Люди подумают, что я ограбил негритянскую цирульню.

Дверь уже с грохотом захлопнулась за ним, а полковник все еще обеспокоенно кричал вслед:

- Только, пожалуйста, накройте их чем-нибудь, а то они испортятся от сырости. У Фра-Анджелико... такие нежные тона.

Но Саггса уже и след простыл.

Тут появился Вашингтон и сообщил, что обыскал всю кухню, - искал он, искала миссис Селлерс, искали слуги, но все напрасно. Вот если бы удалось ему обнаружить одного человека, добавил он, не надо было бы и бумажник этот разыскивать. Полковник сразу заинтересовался:

- Какого человека?

- Его зовут у нас Однорукий Пит, у нас - это в Становище Чероки. Он ограбил банк в Талекуа.

- А в Талекуа есть банки?

- Да... один банк, во всяком случае, есть. И подозревают, что ограбил его Пит. Так или иначе, тот, кто это совершил, унес оттуда больше двадцати тысяч долларов. За его поимку обещано пять тысяч. Так вот, я, по-моему, видел этого человека, когда ехал на Восток.

- Не может быть!

- Во всяком случае, когда я сел в поезд, я увидел человека, который точно отвечал описанию, судя по одежде и по тому, что у него нет руки.

- Так почему же ты его не задержал и не потребовал награды?

- Не мог. Для этого нужен ордер на арест. Но я решил не упускать его из виду и сдать властям при первом удобном случае.

- Ну и что же?

- Ну а он ночью сошел где-то с поезда.

- Вот обида! Экая жалость!

- Собственно, жалеть-то особенно нечего.

- Почему?

- Да потому, что он приехал в Балтимору на одном поезде со мной, хотя я слишком поздно узнал об этом. Я увидел, как он направлялся к выходу с дорожной сумкой в руке, в ту минуту, когда поезд уже отошел от платформы.

- Не важно. Все равно мы его сцапаем. Давай разработаем план.

- Пошлем описание его примет в балтиморскую полицию?

- Что ты! Никоим образом. Или ты хочешь, чтобы балтиморская полиция получила награду?

- Что же нам в таком случае делать?

Полковник призадумался.

- Сейчас скажу... Пошлем в балтиморскую газету "Солнце" объявление. Скажем, такое: "Объявление. Дайте знать о себе, Пит..." Постой! Какой, ты сказал, у него нет руки?

- Правой.

- Прекрасно. Тогда вот так: "Объявление. Дайте знать о себе, Пит, нацарапайте несколько слов хоть левой рукой. Адрес: Вашингтон. Главный почтамт. До востребования Икс Игрек Зет. ВЫ ЗНАЕТЕ - КТО". Ну вот, так мы его и поймаем.

- Но ведь он же не будет знать, кто ему написал!

- Разумеется; но захочет узнать.

- Ну конечно, и как я сам об этом раньше не подумал! А вы вот додумались!

- Я просто знаю силу человеческого любопытства. Это большая сила, очень большая.

- Я сейчас же пойду к себе, напишу текст, вложу в конверт доллар и велю, чтобы в газете напечатали наше объявление столько раз, на сколько хватит этой суммы.