Глава XV

Трейси лег спать со спокойной душой, снова чувствуя себя счастливым. Рассуждал он при этом так: он взялся за смелое предприятие - это он может поставить себе в заслугу; боролся с жизнью как только мог в неблагоприятных для него обстоятельствах, - это тоже он может поставить себе в заслугу; потерпел поражение - что же в этом позорного? А поскольку он потерпел поражение, он имеет право отступить, не роняя своего достоинства, и, нисколько не терзаясь, вернуться на то место, которое он занимал в обществе и которое было уготовано ему от рождения. И почему бы ему не вернуться? Даже такой рьяный республиканец, как столяр, и тот не стал бы раздумывать. Да, совесть его может быть вполне спокойна.

Проснулся он свежий, счастливый, исполненный нетерпения поскорее получить от отца каблограмму. Он родился аристократом, побыл некоторое время в демократах и теперь вновь стал аристократом. Удивляло его то, что перемена произошла не только в его сознании, но и в чувствах: у него, например, исчезло ощущение искусственности, которое он испытывал уже давно. Он мог бы также заметить, если бы понаблюдал за собой, что его осанка за одну ночь стала более надменной, а подбородок слегка задрался кверху. Спустившись в нижний этаж, он только было хотел войти в столовую, как заметил в плохо освещенном углу передней старика Марша, который пальцем поманил его к себе. Кровь медленно прилила к щекам Трейси, и он спросил с надменностью герцога, оскорбленного в своем достоинстве:

- Вы это меня?

- Да.

- Для какой цели?

- Я хочу поговорить с вами... наедине.

- Для меня и здесь достаточно уединенно.

Марш удивился: ответ этот не очень ему понравился.

- Ну, если вы предпочитаете говорить на людях, - заметил он, приближаясь к своему постояльцу - извольте. Только запомните, что не я этого пожелал.

Привлеченные громким разговором, остальные постояльцы тотчас окружили их.

- Говорите же, - сказал Трейси. - Что вам угодно?

- М-м, не кажется ли вам... м-м... что вы забыли кое о чем?

- Я? Нет, мне этого не кажется.

- В самом деле? Ну а если вы минутку подумаете?

- Я отказываюсь думать. И вообще это меня не интересует. Если же это интересует вас, то объясните, в чем дело.

- Прекрасно, - сказал Марш, слегка повышая голос: чувствовалось, что он рассердился. - Вы вчера забыли заплатить за пансион... Вам ведь так хотелось, чтобы я сказал это при всех.

Ну конечно, наследник годового дохода в миллион фунтов унесся мечтами в заоблачные выси и забыл заплатить какие-то жалкие три или четыре доллара. И в наказание ему грубо объявили об этом в присутствии всех этих людей - людей, на чьих лицах уже начало отражаться удовольствие при виде затруднительного положения, в какое он попал.

- Только и всего? Забирайте ваши гроши и успокойтесь.

Возмущенным жестом Трейси решительно сунул руку в карман. Но... обратно ее не вынул. Краска постепенно исчезла с его лица. Окружающие взирали на него с возрастающим интересом, а кое-кто - с несомненным удовлетворением. Последовала неловкая пауза, затем он с трудом выдавил из себя:

- Я... меня обокрали!

Глаза у старика Марша вспыхнули, как у истинного испанца.

- Обокрали, значит! - воскликнул он. - Вот что вы запели! Старо! Слишком часто поют эту песенку в нашем доме, все поют - кто не может получить работу, хотя хочет работать, и кто не желает работать, хотя имеет ее. Эй, сходите-ка кто-нибудь за мистером Алленом: посмотрим, что он запоет. Его очередь следующая, он тоже забыл вчера заплатить. Я жду его.

Тут с лестницы стремительно скатилась одна из негритянок, - лицо ее, перекошенное от ужаса и возбуждения, так побледнело, что она из темно-шоколадной стала светло-кофейной.

- Мистер Марш, мистер Аллен удрал!

- Что?!

- Да, сэр, и начисто обобрал всю комнату; и оба полотенца прихватил и мыло!

- Врешь, мерзавка!

- Все точно так, как я вам говорю. И еще нету носков мистера Самнера и второй рубашки мистера Нейлора.

Тут мистер Марш, уже дошедший до точки кипения, повернулся к Трейси.

- Отвечайте немедленно: когда вы намерены со мной расплатиться?

- Сегодня, раз вам так не терпится.

- Сегодня, вот как! А сегодня воскресенье, и вы, насколько мне известно, без работы! Мне это нравится! Ну-ка, откуда же вы возьмете деньги?

Трейси снова вспылил. Ему захотелось показать окружающим, с кем они имеют дело.

- Я жду каблограмму из дому.

Старик Марш от изумления разинул рот. В первую минуту у него дух перехватило - таким грандиозным, таким удивительным было то, что он услышал. Когда же он вновь обрел способность дышать, то с ядовитым сарказмом произнес:

- Каблограмму, значит! Нет, вы только подумайте, леди и джентльмены, он ждет каблограмму! Он ждет каблограмму - этот мошенник, это ничтожество, этот жулик! От своего папаши, конечно? Ну, несомненно. Доллар или два за слово - о, это сущая ерунда, для них совершенный пустяк, ведь у него такой папаша. Он... м-м... по-моему, он...

- Мой отец - английский граф!

Окружающие попятились от изумления - попятились, пораженные таким нахальством безработного парня. Затем раздался взрыв громового хохота, от которого задрожали стекла. Трейси был слишком зол, чтобы понимать, какую он сделал глупость.

- Ну-ка, пропустите, - сказал он. - Я...

- Обождите минуточку, ваше сиятельство, - заметил Марш, склоняясь в низком поклоне. - Куда это ваше сиятельство изволит идти?

- За каблограммой. Пропустите меня.

- Извините, ваше сиятельство, но вы останетесь там, где вы сейчас стоите,

- Что это значит?

- Это значит, что я не со вчерашнего дня держу пансион. Это значит, что я не из тех, кого может провести сын какой-нибудь прачки, который вздумает явиться в Америку, потому что дома для него дела не нашлось. Это значит, что я не дам провести себя за нос и не позволю вам...

Трейси шагнул к старику, но тут между ними бросилась миссис Марш.

- Пожалуйста, мистер Трейси, не надо! - воскликнула она. И, повернувшись к мужу, сказала: - Попридержи-ка язык! Что он сделал, чтобы так с ним обращаться? Неужели ты не видишь, что он потерял разум от горя и отчаяния? Он не отвечает сейчас за свои поступки.

- Спасибо за вашу доброту, сударыня, но я вовсе не потерял рассудка, и если мне позволят такую малость, как дойти до телеграфной конторы...

- Нет, не позволят! - выкрикнул Марш.

- ... или послать туда кого-нибудь...

- Послать! Нет, это уж слишком. Если найдется такой болван, который готов отправиться с этим дурацким поручением...

- Вот идет мистер Бэрроу, он сходит ради меня. Бэрроу!..

Со всех сторон тотчас раздалось:

- Знаешь, Бэрроу, он ждет каблограмму!

- Каблограмму от своего папаши, понятно?

- Ну да, каблограмму от восковой фигуры!

- Знаешь, Бэрроу, этот парень - граф; сними-ка шляпу перед ним да одерни куртку.

- Ну да! Он приехал к нам, правда, без короны, которую надевает по воскресеньям, - забыл в спешке и теперь телеграфировал папаше, чтобы тот выслал ее.

- Сбегай-ка за каблограммой, Бэрроу, а то его сиятельство немножко охромел.

- Да перестаньте вы! - прикрикнул на них Бэрроу. - Дайте человеку слово сказать. - Он повернулся и спросил сурово: - Что с вами, Трейси? Какую чепуху вы несете! Я думал, вы умнее.

- Никакой чепухи я не несу. И если бы вы сходили для меня на телеграф...

- Да перестаньте вы. Я ваш истинный друг и не оставлю вас в беде, я готов защищать вас и при вас и без вас, но когда речь идет о чем-то разумном, а сейчас вы совсем потеряли голову, и эта дурацкая выдумка насчет каблограммы...

- Я схожу и принесу ее вам!

- От всей души благодарю вас, Брейди. Сейчас я напишу, чтобы вам ее выдали. Вот. Бегите теперь и принесите ее. Тогда увидим, кто прав!

Брейди помчался со всех ног. И собравшиеся тотчас утихомирились, что бывает всегда; когда в душу заползает сомнение, опаска: "А вдруг он и в самом деле ждет каблограмму... может, у него и в самом деле есть где-то отец... может, мы поторопились и пересолили?" Гомон стих, а потом прекратились и шушуканья, перешептыванья, разговоры вполголоса. Толпа начала расходиться. По двое, по трое постояльцы уходили в столовую завтракать. Бэрроу попытался уговорить и Трейси пойти к столу, но тот сказал:

- Не сейчас, Бэрроу, немножко погодя.

Миссис Марш и Хетти ласково и мягко пытались убедить его позавтракать. Но он сказал:

- Я лучше подожду, пока вернется Брейди. Даже старик Марш призадумался, не слишком ли, он "перегнул палку", как он это назвал в душе, и, взяв себя в руки, направился к Трейси с явным намерением пригласить его к завтраку, но Трейси отклонил его приглашение жестом достаточно красноречивым и решительным. Затем в течение четверти часа в доме царила мертвая тишина, какой здесь никогда не бывало в такое время дня. Тишина эта была исполнена такой торжественности, что, если у кого-либо из рук выскальзывала чашка и звякала о блюдце, все вздрагивали, - настолько неуместным и непристойным казался этот резкий звук, словно в столовую с минуты на минуту должны были внести гроб, сопровождаемый плакальщиками. А когда на лестнице наконец послышались шаги Брейди, с грохотом спускавшегося вниз, это показалось и вовсе святотатством. Все тихонько поднялись и повернулись к двери, возле которой стоял Трейси, затем в едином порыве сделали два-три шага к нему и остановились. Тут в комнату влетел запыхавшийся Брейди и вручил Трейси - в самом деле вручил! - конверт. Трейси устремил победоносный торжествующий взгляд на собравшихся и смотрел до тех пор, пока они один за другим не опустили глаза, смущенные и побежденные. Тогда он вскрыл конверт и прочел телеграмму. Желтая бумажка выпала из его рук и полетела на пол, а он побелел, как полотно. В телеграмме было всего лишь одно слово: "Благодарю".

Местный шутник, высокий тощий Билли Неш, конопатчик с военных доков, стоял позади всех. И вот среди воцарившегося патетического молчания, начинавшего уже действовать на иные сердца, преисполняя их сострадания к юноше, раздались вдруг его всхлипыванья, затем он приложил платок к глазам, уткнулся в плечо самого застенчивого парня из всей компании - кузнеца, работавшего в том же доке, и, причитая: "Ах, папочка, как ты мог!", принялся реветь, точно грудной младенец, - если только бывают младенцы, которые ревут столь оглушительно, точно взбесившиеся ослы.

Подражание детскому крику было таким совершенным, самый крик был таким пронзительным, а вид шутника до такой степени нелепым, что всю торжественность точно ураганом смело, и раздался взрыв общего громового хохота. Потом толпа принялась мстить - мстить за те минуты неловкости и опасений, которые им пришлось пережить. Они издевались над своей бедной жертвой, дразнили Трейси, травили его, как собака травит загнанную в угол кошку. Жертва огрызалась, вызывая их всех на бой, что лишь распаляло молодежь, придавая забаве большую остроту; но когда Трейси изменил тактику и принялся вызывать своих обидчиков поодиночке, обращаясь к каждому по имени, развлечение перестало быть забавным и интерес к нему вместе с шумом постепенно спал.

Наконец Марш решил, что настал его черед, но тут вмешался Бэрроу:

- Ну, хватит, оставьте его в покое. У вас ведь никаких счетов нет с ним, кроме денежных. А это я беру на себя.

Расстроенная и обеспокоенная хозяйка одарила Бэрроу взглядом, исполненным пламенной благодарности за такое отношение к несчастному чужеземцу, а всеобщая любимица в дешевеньком, но премилом воскресном платьице радужных тонов послала ему воздушный поцелуй и, грациозно кивнув головкой, проворковала с очаровательнейшей улыбкой:

- Вы здесь единственный мужчина, и я объявляю вас своим избранником, прелесть вы этакая!

- Как тебе не стыдно, Киска?! Разве можно так говорить? В жизни не видывала такого ребенка!

Потребовалось немало убеждений и уговоров - другими словами, улещиваний, - чтобы заставить Трейси позавтракать. Сначала он сказал, что никогда в жизни не будет больше есть в этом доме; он уверен, что у него хватит на это характера, и лучше он умрет с голоду, как подобает мужчине, чем будет есть хлеб, приправленный оскорблениями.

Когда он кончил с завтраком, Бэрроу повел его к себе в комнату, дал ему трубку и весело сказал:

- Ну, старина, снимайте с крыши боевой флаг: вы больше не во вражеском стане. Вы немножко расстроены, и это вполне естественно, но раз нельзя помочь беде, надо выбросить из головы все мысли о ней: ухватите их за уши, за ноги, за что угодно, и выволоките из головы, - это самое правильное, что человек может сделать. Раздумывать над своими горестями - штука по меньшей мере опасная, даже смертельная. Надо чем-нибудь отвлечься - это необходимо.

- Ох, как я несчастен!

- Не смейте так говорить! От одного вашего тона сердце разрывается. Последуйте моему совету: немедленно примитесь за что-нибудь и постарайтесь во что бы то ни стало отвлечься.

- Это легко сказать, Бэрроу, но разве можно чем-нибудь заняться, развлечься, отвлечься, когда на тебя вдруг свалилась такая беда, о которой ты и помыслить не мог? Нет, нет, мне даже думать о развлечениях противно. Давайте говорить о смерти и похоронах.

- Ну, для этого еще не настало время. Это значило бы сложить руки и ждать, когда корабль пойдет ко дну. А мы сдаваться пока не собираемся. Я сам придумал, как вас развлечь, и пока вы завтракали, я послал куда нужно Брейди.

- Послали? За чем?

- Вот это уже хороший признак - любопытство, О, для вас еще не все потеряно.