Глава XVI

Брейди прибыл с каким-то ящиком и тотчас ушел, заметив мимоходом:

- Они еще один заканчивают и принесут, как только будет готово.

Бэрроу вынул из ящика портрет, писанный маслом, без рамы, в квадратный фут величиной, молча поставил так, чтобы на него падал свет, затем потянулся за другим и исподтишка взглянул на Трейси. На застывшем, словно окаменевшем лице Трейси не отразилось ни малейшего интереса. Бэрроу поставил второй портрет рядом с первым и, доставая третий, снова взглянул на приятеля. Каменное лицо чуть потеплело - самую малость. Номер третий вызвал на нем тень улыбки, номер четвертый окончательно смыл безразличие, номер пятый возбудил смех, который больше не прерывался и звучал все так же весело вплоть до появления номера четырнадцатого и последнего.

- Ну, все в полном порядке, - сказал Бэрроу, - Видите, вы еще способны веселиться.

Портреты были ужасающи по колориту и совершенно чудовищны по манере выполнения и выразительности, но своеобразие их заключалось в том, что они вызывали протест и неудержимый смех лишь когда их было много, - одна картина такой чудодейственной силой не обладала. Представьте себе кричаще одетого рабочего, который стоит в нарочито бравой позе на берегу моря, опершись на пушку, а невдалеке виден корабль, покачивающийся на якоре, - это нелепо, и только; а теперь представьте себе ту же пушку и тот же корабль на четырнадцати картинах, выставленных в ряд, только у пушки всякий раз стоит другой рабочий, - и это уже смешно.

- Объясните... объясните мне, что это значит? - сказал Трейси.

- Видите ли, это творение не одного интеллекта, не одного таланта, - это чудо создано двумя людьми. Они работают вместе: один пишет человека, другой - все остальное. Тот, который пишет человека, - немец-сапожник, никогда не обучавшийся живописи, но обожающий ее; его коллега - простодушный старый янки-моряк, который только и умеет, что изобразить корабль, пушку и кусочек застывшего моря. Они списывают свои творения с дешевых олеографий, а берут за них по шести долларов за штуку и в день могут изготовить два таких портрета, когда, как они выражаются, их "осенит", то есть когда на них найдет вдохновение.

- И находятся люди, которые платят деньги за такое безобразие?

- Конечно, и притом весьма охотно. Эти вандалы могли бы удвоить свои заработки, если б взялись изображать дамочек и если бы капитан Солтмарш мог намалевать лошадь, или рояль, или гитару вместо пушки. Дело в том, что потребителям уже наскучила его пушка. Даже мужчинам. Эти четырнадцать заказчиков тоже, например, не все довольны. Один из них - старый "независимый" пожарный, и он, конечно, хочет, чтобы вместо пушки была изображена пожарная машина; другой работает помощником капитана на буксире и хочет, чтобы вместо корабля был изображен буксир, - и так далее и тому подобное. Но наш капитан не может изобразить буксир, который зритель признал бы за буксир, а пожарная машина раз во сто превосходит его художнические возможности.

- Какие любопытные мошенники! В жизни не слыхал ни о чем подобном. Очень интересно.

- Вот именно, и не менее интересны сами художники. Люди они абсолютно честные и простодушные. Старик моряк к тому же еще и религиозен: он старательно изучает библию и не менее старательно перевирает ее. Но я, право, не знаю человека лучше или добрее Солтмарша, хоть он при случае не прочь отпустить крепкое словцо.

- Да это просто совершенство! Я хочу познакомиться с ним, Бэрроу.

- Эта возможность вам скоро представится. По-моему, они уже идут сюда. Если хотите, мы заведем с ними разговор об искусстве.

Художники прибыли и с превеликой сердечностью обменялись рукопожатиями с Трейси и Бэрроу. Немец оказался мужчиной лет сорока, склонным к полноте, с блестящей лысиной, добрым лицом и почтительными манерами. Капитану Солтмаршу перевалило за шестьдесят; это был высокий осанистый богатырь, с черными, как уголь, волосами и бакенбардами и загорелым лицом; от всего его облика так и веяло привычкой командовать, уверенностью и решимостью. Его мозолистые руки были сплошь разрисованы татуировкой, а когда он раскрывал рот, обнажались белые, безукоризненные зубы. Его густой бас гудел, как церковный орган, и был так могуч, что язычок газового пламени начинал колебаться, если капитан разговаривал в пятидесяти ярдах от него.

- Отличные картины, - сказал Бэрроу. - Мы как раз любуемся ими.

- Нам очень приятно, что они вам нравятся, - сказал немец Гандель, явно обрадованный таким вниманием. - И вам, герр Трейси, они тоже много понравились?

- Честно говоря, я никогда не видел ничего подобного.

- Schön!¹ - в восторге воскликнул немец. - Вы слышите, капитан? Вот здесь перед нами джентльмен - да, и он высоко паше искусство оценивает.

¹ (Великолепно! (нем.))

Капитан был польщен.

- По правде говоря, сэр, мы радуемся каждой похвале, - сказал он. - Хоть теперь нам приходится слышать их гораздо чаще, чем раньше, когда мы только начинали создавать себе имя.

- Создавать себе имя в любом деле не так просто, капитан.

- Верно. Недостаточно уметь зарифить сезни¹, надо еще, чтоб и твой помощник знал, что ты это умеешь. Так у человека создается имя. Что нам нужно? Доброе слово, сказанное вовремя. "И да падет зло на голову замышляющего его"², - говорит Исайя.

¹ (Недостаточно уметь зарифить сезни. - Риф-сезни - поперечный ряд завязок, пропущенных через парус, с помощью которых можно уменьшить рабочую площадь паруса во время сильного штормового ветра)

² ("И да падет зло на голову замышляющему его", - говорит Исайя. - Приведенной цитаты нет в библии)

- Совершенно справедливое и вполне уместное изречение, - сказал Трейси. - А где вы изучали живопись, капитан?

- Да нигде, это у меня от природы.

- Он как родился, так и стал эту пушку рисовать. Сам он ничего не делает, за него все талант делает. Он может спать, но дай ему в руку карандаш - и он нарисует пушку. Вот если бы он мог пианино изобразить, если бы он мог гитару изобразить, если бы он мог корыто изобразить - какое .это было бы счастье, Нен liger Johannis!¹ Ведь мы бы разбогатели!

¹ (Иоанн Креститель (нем.))

- Очень обидно, что такая ерунда мешает и не дает развернуться вашему творчеству.

Тут и капитан пришел в волнение:

- Вы правильно сказали, мистер Трейси! Мешает? Вот именно, мешает. Посмотрите-ка сюда. Вон тот парень, номер одиннадцатый, он - извозчик, преуспевающий извозчик, сказал бы я. Он хочет, чтобы мы изобразили его пролетку. Хочет, чтоб она стояла на том месте, где сейчас пушка. Я обошел эту трудность: сказал ему, что пушка - вроде бы наша торговая марка; она, мол, доказывает, что картина написана нами, и я боюсь, что, если мы ее уберем, возникнут сомнения: действительно ли это портрет кисти Солтмарш-Ганделя. Да и вы сами бы...

- Что вы, капитан! Вы принижаете себя, право принижаете! Всякий, кто хоть раз видел подлинного Солтмарш-Ганделя, уж наверняка не спутает его ни с чем. Уберите, удалите, снимите с портрета все детали, кроме цвета и экспрессии, и тем не менее любой человек признает вашу работу и остановится, чтобы повосторгаться ею...

- О, как мне приятно ваши слова слышать!..

- ...и снова скажет себе, как говорил уже сотни раз, что искусство Солтмарш-Ганделя - искусство совсем особое: ни на земле, ни в небесах не найти ничего подобного...

- Ach, nur hören Sie einmal!¹ За всю мою жизнь никогда таких замечательных слов не слыхал.

¹ (Нет, вы только послушайте!)

- Так вот, значит, отговорил я его изображать пролетку, мистер Трейси, и он согласился со мной, но потребовал тогда, чтоб я изобразил похоронные дроги, потому как он состоит старшим помощником при похоронных дрогах, хоть они и не принадлежат ему, - просто он несет службу за жалованье. Но ведь я и похоронные дроги тоже не могу изобразить, - тут уж ничего не поделаешь, сколько ни волнуйся. То же получается и с дамочками. Приходят они и говорят, что хотят иметь "жонровый" портрет...

- А жанр, видимо, создают детали?

- Ну да, пушка, или кошка, или какая-нибудь там вещичка, которую изображаешь для пущего эффекта. Мы бы зарабатывали сумасшедшие деньги на дамских портретах, если б могли на переднем плане изобразить что-нибудь подходящее, потому как дамы ни во что не ставят артиллерию. Тут уж я кругом виноват, - со вздохом признался капитан. - А вот Анди - тот на высоте: он-то настоящий художник!

- Нет, вы только послушайте этого старика! Всегда обо мне так говорит, - промурлыкал довольный немец.

- Да вы сами посмотрите на его работу! Четырнадцать портретов, все как на подбор. И двух одинаковых не найдете.

- Вот сейчас я вижу, что вы совершенно правы: раньше я этого как-то не замечал. Удивительно! Второго такого художника, наверно, и не сыщешь?

- Еще бы. Вы попали в самую точку: он ведь к каждому человеку подходит по-разному, А это - зряшная трата времени, как говорится в сорок девятом псалме. Но что поделаешь! Зато это значит поступать по-честному, да и в накладе мы не остаемся.

- Да, он, конечно, большой мастер своего дела, ничего не скажешь, но только - не сочтите, что я его критикую, отнюдь нет! - вам не кажется, что он делает излишний нажим на технику?

При этом вопросе на лице капитана отразилось величайшее недоумение. Уставясь в пространство, он растерянно забормотал: "Техника... техника... политехника... пиротехника; ну конечно - фейерверк; слишком много красок". Затем уже громко, с самым невозмутимым видом сказал:

- Да, вы правы, он слишком ярко их раскрашивает, но нашим заказчикам это нравится; по правде говоря, все дело на этом стоит. Возьмите, к примеру, девятый номер. Это - Эванс, мясник. Если б вы видели его у нас в мастерской - человек как человек, самого обыкновенного цвета; а посмотрите теперь - точно у него скарлатина. А это-то как раз и понравилось мяснику. Сейчас я делаю набросок: хочу поместить на пушке гирлянду из сосисок, но еще не знаю, что получится. Если удастся, мясник будет наш.

- Ваш сообщник... то есть, я хочу сказать, ваш коллега - большой мастер колорита...

- O, danke schön...¹

¹ (Премного благодарен (нем.))

- По правде говоря, совершенно удивительный колорист, - второго такого, смею вас уверить, не сыщешь ни у нас, ни за границей: у него такой смелый, такой решительный мазок, точно он работает не кистью, а тараном; и манера у него такая необычная, романтическая, ни на что не похожая, ad libitum¹, такая волнующая, что... что... он... Он, очевидно, импрессионист?

¹ (На все вкусы (лат.))

- Нет, - простодушно возразил капитан, - он пресвитерианин.

- Этим все и объясняется, все: в его искусстве есть что-то божественное, какое-то грустное, неудовлетворенное томление, словно дымка, наброшенная на безбрежный горизонт; ультрамариновые дали нашептывают что-то душе, вдали звучат катаклизмы несозданных пространств... О, если б он... если б он... Он никогда не пробовал темперу?

- Что вы, как можно! - энергично возразил капитан. - А вот собака его - та пробовала и...

- Да нет же, это не моя собака была.

- Как так! Вы же сами говорили, что это ваша собака.

- Ну что вы, капитан, я...

- Ведь это была белая собака, правда? У нее еще хвост обрублен и нет одного уха, и...

- Правильно, правильно! Та самая собака. Ей-богу, эта собака могла есть краску, точно...

- Ну какое это имеет отношение? Вот глотка - никогда не видывал такого человека! Заговоришь с ним о собаке, так он целый год потом будет рассуждать о ней. Хотите верьте, хотите нет, я сам видел, как он однажды два с половиной часа говорил.

- Не может быть, капитан, - заметил Бэрроу. - Это, наверно, сплетни.

- Ну какие же сплетни, сэр, когда он со мной спорил.

- Не понимаю, как вы только выдержали!

- А что попишешь - приходится, раз имеешь дело с Анди. Правда, это единственный его недостаток.

- И вы не боитесь от него заразиться?

- Ну что вы! - уверенно возразил капитан. - Со мной такого никогда не случится.

Художники вскоре откланялись и ушли. Тогда Бэрроу взял Трейси за плечи и сказал:

- Посмотрите-ка мне в глаза, мой мальчик. Спокойно, спокойно. Ну вот, так я и думал, надеялся, во всяком случае: благодарение богу, вы вполне здоровы. Голова у вас в полном порядке. Только никогда этого больше не делайте, даже шутки ради. Это неразумно. Они бы все равно вам не поверили, даже если бы вы в самом деле были графским сыном. Просто не могли бы поверить, неужели вы этого не понимаете? И что это вам вдруг вздумалось выкинуть такую штуку? Ну да ладно, не будем больше говорить об этом. Вы теперь сами понимаете, что это была ошибка.

- Да, конечно ошибка.

- Ну, хорошо. Забудем об этом. Никакой особой беды не стряслось - все мы делаем ошибки. Возьмите себя в руки, не унывайте, не вешайте носа. Я с вами, и мы как-нибудь выплывем, не волнуйтесь.

Когда Трейси ушел, Бэрроу еще долго ходил из угла в угол, - на душе у него было неспокойно. И вот о чем он думал: "Тревожусь я за него. Никогда бы он не выкинул такой штуки, если б немножко не свихнулся. Но я-то знаю, что значит сидеть без работы, без всякой надежды ее получить. Сначала человек теряет мужество, его гордость втаптывается в грязь, а остальное довершают заботы, - и в голове начинает мутиться. Надо поговорить с этими людьми. Да, если в них осталось хоть что-то человеческое, - а в глубине души они, конечно, человечны, - они не могут не пожалеть его, особенно когда поймут, что он свихнулся от неудач. Но я должен найти ему какую-то работу; работа - это единственное лекарство при его болезни. Вот ведь бедняга! Так далеко от родины, и ни единого друга".