Победа!

Между тем война уже пришла к концу. Дело Севера взяло верх. Весной 1865 года войска южан сдались победителям.

Многие рядовые американцы встретили завершение Гражданской войны со смешанным чувством.

Их горячо радовала победа над жестоким и упорным противником - рабовладельцами. Те, кто видел в рабстве "естественное и нормальное состояние рабочего" (как выразилась накануне войны одна из южных газет), были, конечно, глубоко враждебны всем устремлениям народа, его мечте о достатке и свободной жизни. И у простых людей теперь, когда плантаторы были разгромлены, имелись основания торжествовать.

Миллионам сограждан Твена даже почудилось, что отныне для них открыты все пути к счастью. Ведь совсем недавно, в годы войны, был принят, наконец, закон о "гомстедах", на основе которого каждый может приобрести за небольшую плату кусок земли где-нибудь на западе Америки.

Но вдумчивые люди не могли не осознавать, что за годы войны Севера и Юга богачи в США стали еще богаче, а бедняки в основном остались бедняками. Банкир Джей Кук за время военных действий нажил состояние в десятки миллионов долларов. Одновременно было положено основание капиталам миллионеров, прогремевших уже в послевоенные годы: Вандербильта, Фиска, Гулда, Карнеги, Моргана, Армора, Рокфеллера.

Едва рабовладельческий Юг, тормозивший экономическое развитие страны, потерпел поражение, невиданными темпами развернулось строительство железных дорог и резко возросла добыча железной руды и угля, золота и серебра. Предприимчивые люди наживались на чем только могли, задабривая или уничтожая непокорных. Правительство стало на путь раздачи государственных земель компаниям, прокладывающим железные дороги. В конце концов в их руки перешло много миллионов акров пахотной земли, обещанной безземельным беднякам. Американские капиталисты сгоняли на строительство железных дорог десятки тысяч рабочих-китайцев и белых иммигрантов, принуждая, их работать с утра до ночи. Фабриканты и банкиры надували недругов и друзей, прибирали к рукам сенаторов, мэров, начальников полиции. Новые законопроекты и законы о централизованной системе банков, защите имущественных прав, высоких протекционистских тарифах - все это было на руку капиталистам.

Многие из них еще не умели грамотно писать, но их корявая подпись решала судьбы целых армий трудящихся.

Недаром на одном из массовых митингов рабочих была принята такая резолюция: "Мы рады, что мятежная аристократия Юга разгромлена... Однако мы хотим, чтобы все знали, что впредь трудящиеся Америки будут требовать более справедливого распределения богатств, создаваемых их трудом, и большего равенства в пользовании правами, обеспечиваемыми теми свободными институтами, которые цвет рабочего класса отстаивал в многочисленных кровопролитных сражениях".

Марку Твену суждено было отразить в своем творчестве и радостные чувства победителей и горькое разочарование простого американца в плодах победы, доставшейся дорогой ценой.

Случилось так, что в первый послевоенный год в произведениях Твена сказались не столько светлые надежды, сколько мрачные настроения. Он жил тогда в Сан-Франциско, в большом городе, вобравшем в себя все самое темное, что было в капиталистических порядках.

Не весело сложилась тогда и личная судьба Марка Твена и его брата. Орион снова был без работы. Когда Невада стала штатом, секретарь "территории" надолго оказался не у дел. А Сэмюела Клеменса ждала, чувствовал он, лишь безрадостная перспектива изнуряющей работы для газетной полосы.

Может быть, снова стать лоцманом? Нет, это уже невозможно: он не плавал четыре года. Выросли новые люди. К Миссисипи протягивается все больше нитей железных дорог. На реке устанавливают путеводные огни.

В год окончания войны Твен написал "Рассказ о дурном мальчике, которого бог не наказал". Это пародия на поучения воскресной школы, на повестушки о том, как побеждает добродетель и наказывается порок.

В рассказе Твена порок чувствует себя весьма неплохо. Писатель показывает, что в жизни все получается совсем иначе, чем в моралистических книжках. Когда "скверный мальчишка стащил ключ от кладовой и, забравшись туда, наелся варенья", то его "не охватил ужас и никакой внутренний голос не шептал ему: "Разве можно не слушаться родителей?" Мальчик Джим поступал очень дурно, но судьба его за это не наказывала.

Однажды Джим залез на чужую яблоню, чтоб наворовать яблок. "И сук не подломился, Джим не упал, не сломал себе руку, его не искусала большая собака фермера, и он потом не лежал больной много дней, не раскаялся и не исправился. Ничего подобного! Он нарвал яблок, сколько хотел, и благополучно слез с дерева. А для собаки он заранее припас камень и хватил ее этим камнем по голове, когда она кинулась на него".

Вчитываясь в рассказ, все яснее видишь, что автор его не шалит; он не потешает читателя. Он рисует реальную жизнь. Не верьте тем, кто утверждает, будто в мире царит справедливость, говорит Твен. Когда Джим украл у учителя перочинный ножик, а потом попытался свалить вину на хорошего мальчика Джорджа, сына бедной вдовы, эта коварная затея ему превосходно удалась. Американцев с детства учат, что в конечном счете злодеи терпят поражение, а добродетель торжествует. Но на самом деле обычно торжествует зло. Джордж ждал наказания, но в этот момент не появился, пишет Твен, "седовласый, совершенно неправдоподобный судья и не сказал, став в позу: "Не трогайте этого благородного мальчика! Вот стоит трепещущий от страха преступник!" Нет, ничего подобного не произошло.

Показав фальшь ханжеской литературы, Твен идет дальше. Он внезапно раскрывает перед читателем второй план своей многозначной сатиры. Писатель продолжает: "...Джима не выпороли, а почтенный судья не прочел наставления проливающим слезы школьникам, не взял Джорджа за руку и не сказал, что такой мальчик заслуживает награды и поэтому он предлагает ему жить у него (внимательно прислушаемся к дальнейшим словам Твена. - М. М.), подметать канцелярию, топить печи, быть на побегушках, колоть дрова, изучать право и помогать его жене в домашней работе, а все остальное время он сможет играть и будет получать сорок центов в месяц и благоденствовать". Так перечень "благодеяний" внезапно приобретает саркастический смысл - добродетельный до неправдоподобия судья оказывается на деле вполне правдоподобным эксплуататором.

Писатель заканчивает рассказ новым неожиданным поворотом. "...Он вырос, этот Джим, - пишет Твен, - женился, имел кучу детей и в одну прекрасную ночь размозжил им всем головы топором". Гротеск служит здесь мостом к большим обобщениям. Оказывается, что, став взрослым, "дурной мальчик" не только убил всех своих родных, но также всякими плутнями и мошенничествами "нажил состояние, и теперь он - самый гнусный и отъявленный негодяй в своей деревне - пользуется всеобщим уважением и стал одним из законодателей штата".

Шутки в "западном" духе, грубоватые, похожие на те, которыми любили угощать своих слушателей легкомысленные юмористы из невадских газет, становятся средством раскрытия существенных сторон жизни. В современной Америке, говорит Твен своим рассказом, написанным в год окончания войны, берут верх дурные люди.

Перед нами иной Твен - более вдумчивый, более критически настроенный.

Брат Твена - Генри Клеменс

Лет пять спустя он написал близкий по теме рассказ о "хорошем мальчике, который не преуспевал в жизни". Эта юмореска не так богата содержанием, как рассказ о "дурном мальчике", но и здесь Твен высмеивает ханжество, лицемерие. По существу, его "хороший мальчик" - маленький расчетливый честолюбец, хвастающий своей добродетелью.

Вернемся, однако, к году окончания войны Севера и Юга. Твен написал тогда не только "Рассказ о дурном мальчике", но также и ряд других менее ярких, но все же не лишенных обличительной окраски произведений.

На переднем плане - дом в Ганнибале, где жил Том Бланкеншип

В следующем году появился фельетон "Чем занимается полиция?". Это ироническое повествование о "доблестях" полиции города Сан-Франциско и вместе с тем рассказ о судьбе беззащитного человека в капиталистическом городе. "Разве не добродетельна наша полиция?" - вопрошает писатель. Лавочник проломил голову несчастному бродяге, а полицейские упрятали в тюрьму пострадавшего. Со злой насмешкой Твен говорит: "Разве плохо, что полисмены бросили полуживого человека в камеру, даже не позвав врача осмотреть его рану? Они просто считали, что это успеется и на следующий день, - если только бедняга протянет до следующего дня! Разве плохо, что тюремщик не стал тревожить искалеченного человека, когда два часа спустя обнаружил его без чувств? Зачем было будить арестованного - ведь он спал, а люди с проломленным черепом имеют обыкновение так безмятежно спать... Поэтому, хотя неизвестный и скончался в семь часов утра, после четырехчасового бодрящего сна в тюремной камере, с головой, "рассеченной на две половины, словно яблоко" (так зафиксировано протоколом вскрытия), но какого черта вы лезете обвинять полицию? Вечно вы суете нос куда не следует!"

Лртемус Уорд, Дэн де Квилл, Марк Твен

Писатель все пристальнее всматривался в жизнь. Он писал новые статьи, сочинял анекдоты, гротескные шутки, пародии на модную романтическую литературу, но испытывал чувство недовольства собой, своей работой, городом Сан-Франциско, чуть ли не всей Америкой.

Твен еще не понимал тогда и не мог, конечно, понять, что ждет его родину в послевоенные десятилетия. Но это был трезвый, прямой, здравомыслящий человек, и он хотел видеть действительность такой, как она есть.

Брет Гарт

Годы Гражданской войны, объединившие лучшие силы американского народа в борьбе за большие буржуазно-демократические задачи, оказали на Твена серьезное воздействие. То время, когда Сэмюел Клеменс мог колебаться между приверженностью к Югу и симпатиями к Северу, кануло в вечность. За период войны этот на первый взгляд легкомысленный весельчак из Вирджиния-Сити научился многому. Он хорошо понял, что рабовладельческий Юг играл в Гражданской войне реакционную роль, что рабство негров должно было быть уничтожено. Твен жаждал справедливых, демократических порядков, хотя и не знал ясно, в чем они должны заключаться. Он требовал лучшей жизни для простых людей, хотя его представления о такой жизни и носили смутный характер. Во всяком случае, он не склонен был мириться с явной бесчестностью, обманом, узурпацией прав рядового человека.

У Твена все чаще появлялась мысль, что неплохо бы уехать куда-нибудь в горы, в лес, побродить вдали от людей.

Пароходная линия соединяла Сан-Франциско с Сандвичевыми (Гавайскими) островами. Там дикая, прекрасная природа, чудесный климат. И люди живут там как-то по-иному, нежели в Калифорнии.

Может быть, отправиться туда?

Вскоре одна из калифорнийских газет послала Твена в Гонолулу в качестве своего корреспондента. Он приехал на острова весной 1866 года, через год после окончания войны. И впервые, пожалуй, за долгoe время юморист Твен почувствовал себя счастливым. Все здесь ему нравилось: и вечно голубое небо, и зелень, и таинственные вулканы, и поющие девушки. Здесь листья никогда не вянут и небеса не плачут...

Американские буржуазные биографы Твена много пишут о победе, которой добился писатель за время пребывания в Гонолулу. Он был первым журналистом, проинтервьюировавшим группу американцев, спасшихся после гибели парохода. Его корреспонденция была написана за одну ночь и поспела на судно, отходившее в Сан-Франциско на другое утро. Из Сан-Франциско сообщение было передано по телеграфу во все концы страны.

В период пребывания на Сандвичевых островах Марк Твен добился и других побед, о которых написано гораздо меньше. Несколько недель, проведенных вдали от Америки, помогли писателю яснее, чем раньше, осознать, что именно не нравилось ему в родной стране.

Твен отнюдь не идеализировал правителей островов. Он осуждал королей, попов и феодальных властителей за стремление поработить крестьян. Но писатель увидел немало привлекательного в жизни рядовых туземцев, простых, непосредственных людей. И, сопоставив обстановку, создавшуюся в США, с жизнью на Сандвичевых островах, он пришел к не очень-то радостным для Америки выводам. Опубликованная несколько лет спустя статья Твена "Почему нам следует аннексировать Сандвичевы острова" говорит об этом самым недвусмысленным образом. И заглавие ее и все содержание ироничны.

"Мы должны аннексировать Сандвичевы острова! - восклицает Твен. - Мы можем осчастливить островитян нашим мудрым, благодетельным правлением". Что же на самом деле способна дать послевоенная Америка обитателям "волшебных островов", как назвал их однажды писатель? "Мы можем завести у них новинку - воров, от мелких карманных воришек до важных птиц в муниципалитетах и растратчиков государственных денег, - и показать им, как это забавно, когда таких людей арестовывают, предают суду, а потом отпускают на все четыре стороны- кого за деньги, кого в силу "политических связей"... Мы можем учредить у них железнодорожные компании, которые будут скупать законодательные учреждения, как старое платье, и давить колесами поездов лучших местных граждан, а потом жаловаться, что убитые пачкают рельсы".

Твен начинает догадываться, что фактически Соединенные Штаты и впрямь уже захватили Сандвичевы острова.

С тоскливым чувством возвращался Твен домой. То радостное ощущение, которое испытывал он, когда жил на зеленых островах, исчезло. В его записной книжке мы находим следующие слова, написанные после возвращения в Сан-Франциско: "И вот я дома. Нет, не дома, снова в тюрьме,- чувство огромной свободы исчезло. Город так тесен, так уныл со своими тревогами, трудом, деловыми заботами".

В Америке тридцатилетний журналист Марк Твен снова почувствовал себя на мели. Что теперь делать: приниматься за поденщину репортерской работы? Мысль об этом угнетала. Хорошо бы отправиться, думал он, в кругосветное путешествие на много-много месяцев! Но это была только мечта. Твен решил было написать книгу о Сандвичевых островах на основе своих корреспонденции. Но кто ее напечатает? Чтобы прокормить себя, приходилось спешно подыскивать какое-нибудь занятие.

И тогда родилась мысль прочесть "лекцию" по примеру Уорда и других "лекторов"-юмористов.

Это было, конечно, весьма рискованное мероприятие. Кто согласится заплатить доллар или даже пятьдесят центов, чтобы послушать рассказ об островах какого-то журналиста?

Твен составил несколько афиш в комическом стиле. Только так и можно привлечь публику. В одном объявлении сообщалось, что лектор Твен проиллюстрирует обычаи людоедов, проживавших раньше на Сандвичевых, или Гавайских, островах, "посредством пожирания ребенка на глазах у зрителей, если какая - нибудь дама любезно предоставит младенца для этой цели".

В другой афише после указания, где, когда и какая будет лекция, крупным шрифтом было напечатано:

и мелко - но не приглашен.

и мелко - будут показаны в другом квартале.

предполагали устроить в связи с лекцией, но отказались от этой мысли...

В конце афиши было сказано, что двери откроются в семь часов, а "неприятности" начнутся в восемь.

В этот вечер лектору Твену действительно приходилось конкурировать с такими признанными аттракционами, как дикие звери и фейерверк. Он должен увлечь публику, чтобы она не заметила отсутствия оркестра. Умеет ли он развлекать?

Оказалось, что умеет. Зал был полон - все-таки на Тихоокеанском побережье уже знали юмориста Твена. Он перенял многое из эстрадной манеры Уорда. Как и Уорд, Твен сыпал остротами, сохраняя при этом наивное и даже безучастное выражение лица. Но в его веселой клоунаде было и сатирическое ядро. В одной американской газете за 1867 год недавно обнаружен текст лекции Твена об островах. Из газетного сообщения видно, что "дикий юморист" поделился со своими слушателями рядом фактов, которые должны были заставить их призадуматься. Восемьдесят лет тому назад население островов, сказал Марк Твен, составляло четыреста тысяч человек. "Затем появились белые люди. Они принесли с собою цивилизацию и несколько других болезней, и теперь туземное население быстро вымирает и исчезнет примерно в течение полувека. Цивилизация подарила туземцам чахотку; недалеко время, когда они вовсе покинут сей мир. Когда же туземцы уберутся восвояси, мы займем их место,- саркастически продолжает Твен, - как законные наследники. Теперь там живут три тысячи белых, главным образом американцев, и число их все время увеличивается. Они владеют всеми капиталами, контролируют всю торговлю, им принадлежат все морские суда".

Спустя несколько десятков лет Марк Твен убедился, что все происходившее на Гавайских островах во второй половине 60-х годов представляло собою лишь как бы репетицию, маленькую и деликатную репетицию того, что было осуществлено американскими империалистами на Филиппинских островах и в других частях земного шара в конце века.

Итак, у Марка Твена появилась новая профессия. Он стал "лектором". Позднее Твен не раз подчеркивал, что "чтение лекций" и просто "чтение" совсем разные вещи. Если некоторые писатели, как, например, Диккенс, выступая в качестве чтецов, выразительно воспроизводили отрывки из своих произведений, то задача "лектора" была другой. Это был актер, играющий определенную роль на эстраде. Он не читает, а произносит комический монолог.

Когда Твен приехал в Вирджиния-Сити, Гудман порекомендовал ему внести в лекцию добавочный комический элемент. Твен начал свое выступление так: занавес поднимается, "лектор", точно у себя дома, сидит за фортепьяно и напевает песенку о лошади, "по имени Мафусаил". Вдруг он замечает, что занавес поднят, и выражает крайнее удивление. Зрители смеются. И тут начинается лекция о Сандвичевых островах.

Выступая в разных городах страны, Твен держал рукопись "лекции" под мышкой, но никогда к ней не обращался. В конце концов рукопись растрепалась, у нее был словно взъерошенный вид, и самый вид рукописи вызывал смех. Смешной казалась слушателям и манера "лектора" растягивать слова.

Только теперь Марк Твен решился, наконец, поехать в восточные штаты. Может быть, удастся издать книгу в Нью-Йорке или выступить с "лекциями".

На пароходе, который шел из Сан-Франциско к Никарагуанскому перешейку, Твен познакомился с капитаном Уэйкманом, знатоком библии и богохульником. Насмешливое отношение Уэйкмана к религии было по сердцу юмористу. Он и сам относился к церкви без всякого пиетета.

От Никарагуанского перешейка Твен следовал в Нью-Йорк на другом судне. Тут ему довелось пережить немало страшного. На следующий же день после отплытия парохода два пассажира заболели азиатской холерой и умерли. Внезапно испортились машины, и пароход долго не мог добраться до ближайшего порта. Пароходный врач признался Твену, что лекарств у него, по сути дела, нет.