Глава I

Несказанно прекрасное утро в сельской Англии. Перед нами на живописном холме возвышается величественная громада - увитые плющом стены и башни Чолмонделейского замка, внушительного памятника старины и свидетеля великолепия средневековых баронов. Это одна из резиденций графа Россмора, кавалера орденов Подвязки, Бани, святого Михаила¹ и проч., и проч., и проч., и проч., и проч., обладателя двадцати двух тысяч акров английской земли, а также владельца одного из лондонских приходов с двумя тысячами домов, которые он сдает в аренду, что приносит ему ежегодно двести тысяч фунтов дохода и позволяет влачить весьма приятное существование. Праотцем и основателем этого гордого древнего рода был Вильгельм Завоеватель собственной персоной; имя матери не значится в анналах истории, поскольку она была личностью весьма незаметной и лишь эпизодической - вроде, например, дочери дубильщика кожи из Фалеза.

¹ (...кавалера орденов Подвязки, Бани, Святого Михаила. - Английские ордена. Орден Подвязки основан в середине XIV в. королем Эдуардом III. Легенда объясняет происхождение названия ордена так: когда танцевавшая с королем графиня Солсбери уронила подвязку с ноги, король, подняв подвязку, вернул ей и обратился к придворному со словами: "Honni soit qui mal y pense" ("Стыдно тому, кто об этом дурно подумает"), ставшими девизом нового ордена. Орден Бани, по преданию, был основан в 1399 г., при коронации короля Генриха IV, когда 46 эсквайров были посвящены в рыцари после совместного c королем омовения в бане, символически означавшего нравственное очищение; орден Бани возобновлен в 1725 г. королем Георгом I. Орден св. Михаила (и св. Георгия) основан в 1818 г.)

В это ясное ветреное утро в малой столовой замка находились два человека и хладные останки недоеденного завтрака. Одним из сотрапезников был старый лорд, высокий, прямой, широкоплечий, седовласый и суровый; в каждой черточке его лица, в каждой позе, в каждом жесте чувствуется волевая натура, и в свои семьдесят лет он выглядит не хуже, чем многие в пятьдесят. Другим был его единственный сын и наследник, молодой человек с мечтательным взором; на вид ему лет двадцать шесть, а на самом деле скоро будет тридцать. Прямота, добродушие, честность, искренность, простота, скромность - таковы основные качества его натуры, что сразу бросается в глаза, а потому, облаченный во внушительные доспехи своего полного имени, он кажется чем-то вроде овцы в панцире, ибо полное его имя и звание: его сиятельство Кэркадбрайт Ллановер Марджорнбэнкс Селлерс, виконт Беркли из Чолмонделейского замка, в Уорикшире. (А произносится это: К'кабрай Тлаповер Маршбэнкс Селлерс, вайкаунт Беркли из Чолмндского замка, Уоркшр.) Он стоит у большого окна, всем своим видом выказывая почтительное внимание к словам отца и равно почтительное несогласие с его взглядами и суждениями. Папаша во время беседы расхаживает по комнате и, судя по всему, пребывает в великом гневе, достигшем почти тропического накала.

- Я знаю, Беркли, что, при всей вашей мягкости, если уж вы примете решение, которого, по-вашему, требуют честь и справедливость, то никакие доводы и аргументы (на данное время, во всяком случае) не способны вас остановить. Да и не только доводы, но и насмешки, уговоры, мольбы, приказания. Мне же кажется...

- Отец, если вы посмотрите на это без предубеждения, спокойно, то несомненно согласитесь, что мое желание поступить так, а не иначе, отнюдь не является опрометчивым, необдуманным или своенравным и объясняется весьма вескими соображениями. Не я создал в Америке этого претендента на графство Росс-мор; я не гонялся за ним, не искал его, не навязывал его вам. Он сам выискался, сам вошел в нашу жизнь...

- И превратил ее в ад, целых десять лет досаждая мне своими скучнейшими письмами, своими бесконечными рассуждениями, целыми акрами утомительнейших доказательств...

- ...которых вы никогда не читаете и никогда не согласитесь прочесть. А ведь, по всей справедливости, вы обязаны его выслушать. Либо он докажет свое законное право называться графом - и тогда ясно, как нам надлежит себя вести, либо нет - и тогда тоже все будет ясно. Я прочел приводимые им доказательства, милорд. Я их выучил наизусть, терпеливо и внимательно в них разобрался. Цепь родства нигде не нарушена, нет ни одного недостающего звена. Я уверен, что настоящий граф - он.

- А я, значит, узурпатор, безвестный нищий, бродяга! Подумайте, что вы говорите, сэр!

- Отец, а если он все-таки настоящий граф - и это будет доказано, - неужели вы согласитесь, сможете согласиться, хотя бы день, хотя бы час, хотя бы минуту пользоваться его титулами и его собственностью?

- Вы говорите глупости... глупости... чистейшую ерунду! Теперь выслушайте меня. Я сделаю вам одно признание, - назовем это так, если вам угодно. Я не читал доводов нашего претендента потому, что в этом нет надобности, - я ознакомился с ними еще в ту пору, когда были живы его отец и мой, сорок лет тому назад. Предки этого малого в той или иной степени оповещали моих предков о своих претензиях на протяжении добрых полутораста лет. Что же произошло на самом деле? Законный наследник действительно уехал в Америку в ту пору, когда туда отбыл наследник Фейрфаксов¹, - или примерно в одно с ним время, - поселился где-то в глуши Виргинии, женился и принялся плодить дикарей, из которых и образовалось племя претендентов. Он ни слова не писал домой; его сочли умершим; младший брат без особого шума вступил во владение титулом и всем прочим. Американец вскоре скончался, и его старший отпрыск незамедлительно заявил о своей претензии, изложив ее в письме - письмо это существует и поныне, - но умер, прежде чем дядюшка, владевший имуществом, выбрал время - или, может быть, почувствовал желание - ответить ему. Но вот подрос сынок этого старшего отпрыска - для чего, как вы понимаете, потребовалось некоторое время, - и теперь уже он стал одолевать своих английских родственников письмами и приводить доказательства своих прав. Так оно и шло из поколения в поколение, вплоть до нынешнего идиота. Все они были один беднее другого: никто не смог даже оплатить проезд в Англию и затеять здесь судебное дело. Фейрфаксы - те сохранили свои титулы и по сей день, хоть и живут в Мэриленде, а их друг лишился всего по собственному легкомыслию. Надеюсь, вам теперь ясно, что эти факты приводят нас вот к какому выводу: с этической точки зрения американский бродяга действительно является графом Россмором, а с точки зрения закона он имеет на это не больше прав, чем его пес. Ну как, вы удовлетворены?

¹ (Фейрфакс Томас (1692 - 1782) - барон, унаследовавший от своей матери обширные поместья в Виргинии и переселившийся туда в 1747 г.)

Наступило молчание; затем сын взглянул на герб, вырезанный на массивной дубовой панели, над камином, и сказал с оттенком сожаления:

- С тех пор как существует геральдика, девизом нашего дома было "Suum cuique" - "Каждому - свое". Теперь, после вашего откровенного признания, милорд, это звучит как насмешка. Если Саймон Лезерс...

- Слышать не желаю этого омерзительного имени! Десять лет оно оскверняет мой взор и мучает мой слух; оно преследует меня, как назойливый мотив: "Саймон Лезерс! Саймон Лезерс! Саймон Лезерс..." Я даже ходить стал в такт ему. А теперь, чтобы это имя уж на всю жизнь, навеки неизгладимо врезалось в мою душу, вы решили... решили... что вы решили сделать?

- Поехать к Саймону Лезерсу в Америку и поменяться с ним местами.

- Что?! И преподнести ему на блюдечке графский титул?

- Вот именно.

- Сдаться, даже не попытавшись опротестовать это фантастическое притязание в палате лордов?

- Д-да... - нерешительно и несколько смущенно ответил сын.

- Это такая нелепость, что, я думаю, вы сошли с ума, сын мой! Как видно, вы опять связались с этим ослом - этим радикалом, если угодно, хотя оба слова абсолютно равнозначны, - лордом Тэнзи Толмэк?

Сын ничего не ответил, и старый лорд продолжал:

- Значит, признаётесь. Водите дружбу с этим попугаем, этим позорищем своего рода и звания, который считает все наследственные права и привилегии узурпацией, всю знать шарлатанами, все аристократические институты мошенничеством, всякое общественное неравенство узаконенным преступлением и позором, а хлеб - лишь тогда честно заработанным, когда он добыт трудом собственных рук, - трудом, ха! - И старый аристократ отряхнул воображаемую трудовую грязь со своих белых рук. - Очевидно, и вы стали разделять эти взгляды? - презрительно добавил он.

Легкая краска, выступившая на щеках молодого человека, показала, что удар попал в цель и оказался болезненным. Но ответил он с достоинством:

- Да, я их разделяю. Я заявляю об этом без всякого стыда, - я его просто не чувствую. Теперь вам ясна причина, по которой я решил отказаться без всякой тяжбы от моих наследственных прав, Я хочу покончить с этим ложным существованием, с этим ложным положением, - а я считаю его ложным, - и начать жизнь заново, жизнь правильную, где все будет зависеть от моих человеческих качеств и где я либо преуспею без всякой помощи со стороны, только благодаря своим личным достоинствам, либо потерплю поражение. Я поеду в Америку, где все люди равны и где у всех равные возможности; я выживу или умру, пойду ко дну или выплыву, выиграю или проиграю - как обычный человек, и только так, не опираясь ни на какую мишуру или фикцию.

- Нет, вы только послушайте его! - Оба минуту-другую в упор смотрели друг на друга; затем старший с расстановкой произнес: - Со-вер-шенно о-бе-зу-мел, со-вер-шенно! - Помолчав еще немного, он добавил, словно вдруг увидел в просвете между тучами солнечный луч: - Во всяком случае, одно утешение у меня есть: Саймон Лезерс явится сюда, и я утоплю его в пруду, где поят лошадей. Этакий бедняга - всегда такой смиренный в своих письмах, такой жалкий, такой почтительный; а как преклоняется перед нашей родовитостью и высоким происхождением; как озабочен тем, чтобы расположить нас в свою пользу, как умилительно просит нас признать его своим родственником, человеком одной с нами священной крови, - и какой бедный, какой нуждающийся, какой сирый, разутый и раздетый, какой всеми презираемый, как смеются над ним всякие американские подонки из-за его дурацких претензий! Ох, этот вульгарный, пресмыкающийся, несносный нищий! И вы еще хотите, чтобы я читал его раболепные тошнотворные письма!.. Ну, в чем дело?

Последнее относилось к роскошному ливрейному лакею, облаченному в огненный плюшевый камзол с великим множеством пуговиц и короткие штаны до колен; все это венчала сверкающая серебристым инеем, тщательно напомаженная голова; он стоял, сдвинув пятки, и, почтительно согнув верхнюю половину туловища, протягивал поднос.

- Письма, милорд.

Милорд взял письма, и слуга исчез.

- Ну и конечно - письмо из Америки. И безусловно от этого бродяги. Ого, да тут произошла перемена! Это уже не конверт из оберточной бумаги, стащенной из какой-нибудь лавки, с фирменной маркой в уголке. Ничего похожего: конверт вполне пристойный... с весьма широкой траурной каймой... очевидно, по случаю смерти его кошки: он ведь холостяк, кто же еще у него мог умереть... Запечатано красным сургучом, целая бляха величиной с полкроны... и... и... печать с нашим гербом! Девиз и все прочее! И адрес написан уже не прежними неумелыми каракулями: он, видно, обзавелся секретарем, и секретарем с размашистым уверенным почерком. М-да, дела там явно изменились к лучшему, и с нашим кротким бродягой произошла настоящая метаморфоза.

- Прошу вас, милорд, прочтите, пожалуйста.

- Да, на сей раз я прочту. Ради усопшей кошки.

"Шестнадцатая ул. 14.042, Вашингтон. 2 мая

Милорд!

Мне выпала на долю печальная обязанность оповестить Вас о том, что глава нашего именитого рода, высокочтимый, благороднейший и могущественнейший Саймон Лезерс, лорд Россмор, скончался ("Наконец-то преставился! Вот это приятное известие, сын мой!") в своей резиденции близ деревни Даффиз-Корнерс, что находится в великом и древнем штате Арканзас. Вместе с ним погиб его брат-близнец: их обоих придавило бревном при сооружении коптильни, и все из-за недосмотра окружающих, явившегося следствием излишней самоуверенности и веселого настроения, вызванного злоупотреблением прокисшим суслом... ("Да здравствует сусло, что бы это ни означало, - а, Беркли?!") Произошло это пять дней тому назад, и не было поблизости ни одного отпрыска нашего древнего рода, чтобы закрыть глаза усопшему и предать его тело земле со всеми почестями, каких заслуживает его прославленное в истории имя и высокое положение; по правде говоря, он и по сей день лежит на льду вместе со своим братом - о чем позаботились друзья, собрав необходимые для этого средства. Но я немедленно приму меры, чтобы отправить Вам пароходом их благородные останки ("Великий боже!") для погребения с надлежащим ритуалом и торжественностью в семейном склепе или мавзолее нашего рода. А пока я вывешу два траурных герба на фронтоне моего дома, и Вы, разумеется, сделаете то же самое на Ваших многочисленных владениях.

Кроме того, я вынужден поставить Вас в известность, что в результате этого грустного события я являюсь единственным наследником покойного, вступаю в права и владение всеми его титулами, правами, землями и имуществом и - как мне это ни прискорбно - вынужден буду в ближайшее время потребовать через палату лордов возвращения мне всех высоких званий и всей собственности, которыми незаконно владеет сейчас; Ваша светлость.

Заверяя Вас в моем глубоком уважении и самых теплых родственных чувствах, остаюсь

Вашей светлости 
       покорнейший слуга

Малберри Селлерс, граф Россмор".

- По-трясающе! Вот это любопытная личность! Нет, вы только посмотрите, Беркли, какая милая наглость! Это... это... Нет, это просто грандиозно, это величественно!

- Да, этот не слишком раболепствует.

- Раболепствует?! Да он понятия не имеет, что это слово значит, Он, видите ли, вывесит траурные гербы! В память об этом жалком попрошайке и том, втором типе - его братце. Он, видите ли, пришлет мне останки! Покойный претендент был идиот, ну а этот - просто маньяк! А имечко-то! Малберри Селлерс! Хоть на музыку клади! Саймон Лезерс - Малберри Селлерс, Малберри Селлерс - Саймон Лезерс. Точно плохо смазанная машина, Саймон Лезерс - Малберрц Сел... Вы уходите?

- С вашего разрешения, отец.

После ухода сына старый граф некоторое время постоял в задумчивости. Он думал:

"Беркли - славный, милый мальчик. Пусть следует своим путем: сколько бы я ни возражал, это все равно ни к чему не приведет, только будет хуже. Ни мои доводы, ни уговоры тетки не повлияли на него, - посмотрим, не поможет ли Америка. Посмотрим, не вернут ли на путь истинный эти равные для всех возможности и тяжелая жизнь заблудшего молодого английского лорда. Он хочет отказаться от своего графского титула и стать обычным человеком. Ну что ж!".